Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Немецкая артиллерия продолжала осыпать нас шрапнельным огнем. Пулеметы работали во - вею. Мы бежали. Вслед за нами продвигалась немецкая колонна. Кругом падали убитые, раненые. Не было уже никого жалко. Не чувствовалось и страха. Как мячи, мы падали на землю, в окопы, поднимались, выползали и бежали дальше.

Наконец, мы опустились в долину. Пули нас уже не задевали. На склоне холма была расположена деревушка., где еще утром стоял наш штаб. Нам надо было добраться до деревни. Что будет дальше, – об этом никто из нас и не думал.

Когда мы стали подниматься но склону холма, немецкая артиллерия перенесла огонь несколько дальше, и нам представилось не особенно трудным добраться до деревни.

В деревне мы нашли только одних раненых. Ноги подкашивались. Было страшно тяжело. Но по общей инерции не хотелось отставать от других, и мы побежали-был о по равнине, которая простиралась за деревней. Но немецкая артиллерия снова открыла но нас такой огонь, что подкашивался каждый, кто только выбегал из деревни на равнину.

Немцы уже входили в деревню, и здравый ум подсказывал, что теперь уже не оставалось ничего, кроме плена. Нас было несколько сот человек. Все мы, как один, стали бросать патроны и винтовки.

Мимо нас понесли раненого. Я с товарищем помог внести его в ближайшую избу. Там никого, кроме нескольких тяжело раневых, не было. .Стали их перевязывать. Для нас всех было ясно, что мы уже находимся в плену.

Артиллерийская канонада продолжалась. В избе звенели стекла оков. На полу, на соломе лежали умирающие от тяжелых ран. Не было ни врачей, ни сестер милосердия, не было н санитаров; кто-то принес этих несчастных в избу и бросил.

Пушечный грохот, трескотня пулеметов смешивались со стонами раненых. Здесь было гораздо хуже, чем на площади под градом пуль и шрапнелей.

Скинули шинели и занялись ранеными. Не успели мы, как следует, перевязать принесенного в избу, как у дверей и окон показались немецкие солдаты и стали кричать что-то на немецком языке. Мы сразу поняли, что они требуют, чтобы мы вышли из избы.

Избегая лишних осложнений, мы вышли все, надеясь, что после того, как мы скажем, что в избе лежат тяжелораненые, мы вместе о ними вернемся туда и захватим шинели.

Наша наивность сейчас же выдала себя. Немцы нас обратно в избу не пустили, они не только не обратили внимания на наши знаки, что в избе раненые, и мы без шинелей, но, закричав на нас, потребовали, чтобы мы подняли вверх руки.

Начались обыски. Отбирали часы, кольца, заставляли обмениваться сапогами. Признаться, нам в России много рассказывали про немецкие жестокости, но такое поведение культурных немцев нас поразило. Но после выяснилось, что это только были относительные грубость и насилие. Война сделала зверьми всех, как культурных, так и некультурных. Все народы Находились под тяжелой пятой империализма и теряли свой облик.

В избу нас так и не пустили. Без шинели, в одних гимнастерках нас погнали, как баранов, по улице деревушки; наше пленное стадо постепенно увеличивалось и через несколько десятков минут уже возросло до нескольких сот, пожалуй, и тысячи человек.

Казалось бы, что немцы нас должны были повести в противоположную сторону. И мы были крайне поражены, когда они повели нас с собой —в наступление. Значит, правда, что немцы оборонялись колоннами пленных!? Как не хотелось этому верить! Но факты, говорят, самая неприятная вещь для мечтателей. Сообразуясь с передвижением своих частей, немцы перегоняли штыками и нас; мы все время занимали положение как бы барьера.

Из лесу к нам навстречу неслись пули, сбоку трещал пулемет. Видно было, что оборонявшиеся решили удержаться в лесу, по крайней мере, до вечера. .

Снова загрохотали немецкие душки, затрещали в лесу сучья и вершины деревьев, пули над нами перестали свистать, нас отвели в сторону, и немецкие части бросились уже в лес.

Теперь только нас повели обратно к деревне, передали нас новым конвоирам и погнали по дороге, как после оказалось, в местечко Брезян.

На дороге и вдоль ае валялись трупы убитых с поднятыми вверх руками и ногами. Встречались я раненые. Они ковырялись по земле, стонали, кричали, ругались, но на них ник то не обращал никакого внимания.

Нас стеной окружали конвоиры, и мы должны были передвигаться тесными рядами.

Стало темнеть: И только теперь мы почувствовали, что уже вечер и сумерки спускаются на землю, орошенную кровью «врагов» и «своих». Какое издевательство над человеческим самосознанием!

Падал снег тяжелыми хлопьями. Было холодно. Впервые с утра захотелось есть.

Это было 6 (19) ноября 1914 года.

Нас пригнали в местечко Брезин.

Было темно. В городе царила мертвая тишина. В окнах нельзя было увидеть ни одного огонька.

Остановились около костела. Сразу догадались, что костел послужит местом нашего ночлега. И действительно, немецкий солдат открыл костел, и нас стали загонять, как обыкновенно загоняют в хлев скот.

Костел был не из больших, и партия пленных кое-как разместилась. Было мрачно. Сумерки уходили в высокие своды. Около алтаря горели две большие восковые свечи, я свет от них тенями отливался в темных углах костела.

Не успели мы как следует разместиться, как отворились двери, и в костел хлынула новая волна пленных. Костел наполнился до краев. Было так тесно, что трудно было не только присесть, но и стоять. Среди нас были и раненые; немцы отделяли лишь тяжело раненых; всех тех, которые могли двигаться, приобщали к общей массе пленных.

В тесноте раскрывались наспех перевязанные раны; негде и некому было их перевязать. Люди стонали, ругались, несло запахом свежей крови…

В полумраке костела вырисовывался как-то особо алтарь. Долгое время притиснутые к алтарю не осмеливались взбираться на него. Среди пленных было много фанатиков-католиков. Они со слезами просили сохранять неприкосновенным престол. Бедные, они сохранили уважение и преданность к своему богу в то время, когда против его существования вопили камни на мостовой. Напрасны были их просьбы. Уставшие пленные стали взбираться и на престол и под него.

В одном углу костела солдаты заспорили с офицерами (на первых порах вместе с пленными рядовыми гнали и офицеров). Стали друг-друга обвинять в бездействии, в результате чего явилось наше пленение. Офицеры грозили карами, но им в ответ послышался общий хохот, и они должны были замолкнуть.

Бесконечно долго тянулась ночь. От усталости ныли кости, слипались веки, но вздремнуть можно было только дрисленившись друг к другу. Страстно хотелось утреннего света, свежего воздуха, вольности движений, но до утра ?было еще далеко, далеко. Часы на башне пробили только одиннадцать, двенадцать.,;