Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Кто-то по-русски стал выкрикивать, что только-что совершившееся событие было ошибкой со стороны немецкого-дозора. Ошибка исправлена, и конвоиры приглашают нас пойти дальше.

Все это было так неожиданно, что пленные и не успели как следует разбрестись. Большинство упало на землю при первых выстрелах, только небольшая часть решилась бежать под градом пуль, и, но всей вероятности, они и не вернулись. Так как были тяжело-раненые и убитые, которые остались там же, то немцы вряд ли могли установить в ночной темноте, сколько нехватает пленных.

Настроение у немцев-конвоиров было убийственное; раненые и убитые были и среди них. Ошибка – ночной обстрел – стоила многих- жизней.

Это роковое событие как-то сблизило нас, пленных, с конвоирами. Пострадали, ведь, обе стороны. Все были жертвой войны, хотя этого очень многие и не сознавали.

Нас снова достроили в ряды. Началась среди пленных перекличка, – в темноте все растерялись, друг искал друга, товарищ товарища, наконец, знакомый знакомого.

Двинулись дальше. На ясном небе ярко горели звезды. Было холодно. Остывала земля. В поле, по которому мы шли, царила какая-то особая тишина, или так просто казалось.

Пришли, наконец, в деревню. Немецкие конвоиры, видно, сами устали и не решались продолжить путешествие, чтобы не случилось еще худшее.

Разместили нас в деревне просто. Конвоиры окружили цепью деревню и пленным разрешили размещаться в польских хатах и сараях по своему усмотрению.

В деревне опять начались разговоры. Теперь уже выяснилось, что ночной обстрел действительно был ошибкой немецкого дозора, который не был предупрежден, что но этим местам должны ночью прОйти русские пленные; услышав русскую речь, немцы приняли нас за вооруженный русский отряд и открыли стрельбу.

Мы с несколькими товарищами заняли чердак польской хаты. К нашему счастью, там была солома. Зарывшись в нее и прижавшись друг к другу, мы заснули, как убитые.

Утром нас разбудил шум.

Когда мы спустились с чердака, перед нами была интересная картина. По всей деревне пылали костры, вокруг которых кучками толпились пленные. Оказалось, что они с разрешения немцев пекут картофель.

Некоторые тут же вели разговоры с польскими крестьянами. Надо сказать, что русских пленных польские крестьяне встречали весьма сочувственно и помогали всем, чем только могли. Понятно, что все же они могли очень мало чем номочь. Была только одна картошка, которая спасала нас и поляков.

Как голодные волки, ыы набрасывались на картофель. Еля ее полу печеной, так что хрустело в зубах. Немцы торопили. Надо было как-нибудь наполнить желудок.

Когда мы, до мнению немцев, достаточно насытились, конвоиры стали сжимать свою цепь и, обыскивая избы я чердаки, сгоняли нас на средину деревни. Там нас снова построили но четыре в ряд и погнали дальше.

Та же картина повторялась и в дальнейшем. Обыкновенно раз в сутки нам разрешали на чаоцолчаса остановиться в деревне, «реквизировать» польскую картошку, с’ееть ее полусырую и снова двинуться дальше. Хлеба нам не давали. Польская картошка заменяла нам все. Она была нашей спасительницей от голода в эти тяжелые дни.

Еще долго в плену мы вспоминали дольскую картошку и добродушное к нам отношение дольских крестьян. Нас повсюду провожали со слезами на глазах, и это было понятно: среди нас, пленных, было много поляков, многие поляки служили в русской армии. Отсюда и слезы, и причитания старушек и стариков.

И единственная помощь, которую нам, пленным, могли оказать поляки-крестьяне, была картошка.

Чем дальше мы отодвигались от фронта, тем хуже стали с нами обращаться. Окружавшее нас огненное кольцо рассеялось и исчезло на следующий день после ночного обстрела. В каждом новом пункт© нас сменяли новые конвоиры, и враждебное отношение последних к нам усиливалось. Новые конвоиры в большинстве случаев были люди, не бывавшие на фронте, они и не могли питать никакого сострадания к пленным, так как на своей шкуре не испытали лишений войны и угрозы самим быть пленными; они были пьяны патриотическим дурманом…

С приближением к границе враждебное отношение доходило до издевательств. Через города, села нас прогоняли бегом; нам уже не разрешали останавливаться в деревнях, печь картофель; голод усиливался. На ночь сгоняли в большие костелы. Люди, истощенные в боях, переходах, осунулись и не могли уже итти так быстро, как вначале. Пришлось подгонять их прикладами, и немцы не стеснялись.

Голодные и ленные накидывались на все, что только было мягкого и можно было грызть зубами. Набрасывались на кучи свеклы, сырой картошки и ели. В результате получалось расстройство желудка, дизентерия.

Стали учащаться случаи, когда многие уже не могли итти дальше и падали на дороге. Более жестокие конвоиры их просто закалывали.

Навстречу нам попадались свежие отряды немецких солдат. Они шли на фронт. Поражала их свежесть. Обозы, лошади были как вылитые из стали. Кормили их регулярно, не то что нас в маршевой роте.

Отношение молодых немецких солдат к нам было самое отвратительное. Они с величайшим удовольствием закололи бы нас, если бы только им это позволили.

Один из таких зверей оказался социал-демократом. На наше удивление, сказал, что он —бывший социал-демократ, и что теперь война, и социал-демократов в Германии уже нет.

И он был прав. Для нас, партийцев, это было все же неожиданностью. Крушение германской социал-демократии и такое отношение отдельных ее членов к нам, безоружным, несчастным^! ленным, поразило нас, и мы уже стали верить, что в самой Германии с нами будут обращаться еще хуже.

Только на девятые сутки мы пришли в Кони, откуда вас могли отправить в Германию по железной дороге. В Кони пригнали нас поздно вечером. За это время мы уже утратили всякую человеческую наружность и подобие. Мы представляли из себя толпу нищих, и, конечно, сытые немцы имели много оснований издеваться над нами.

В Кони нас выстроили на площади. Ждали долго, пока для нас подали вагоны. Наконец, дождались. Разбив на группы по 80 человек, нас погнали к поезду и стали распределять по вагонам.

Вагоны, понятно, были товарные. В них, видно, привезли лошадей и, конечно, после этого не очистили. Но мы были рады, что, наконец, попали в вагон. Было очень тесно,

26 но зато тепло. Поело проведенных в сараях холодных ночей чувствовали себя опять на «девятом небе».

Грохотом за нами задвинулась дверь, щелкнул замок, следовательно, нас заверяй. Попробовали. Действительно, дверь не отпиралась.

Но это нас не обескуражило. Через несколько дней будем на месте.

Не дожидаясь отхода поезда, легли спать. Все 80 человек, конечно, не могли лечь. Кто спал сидя, кто на коленях, кто просто друг на друге. От страшной усталости не чувствовались теснота и другие неудобства.