Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Сытость бельгийцев, французов и англичан сразу провела резкую грань во взаимоотношениях их с русскими. Так как первые были сыты по горло, то на остатки многие могли позволить себе иметь лакея – прислужника, русского, в особенности те, которые из дому получали деньги, а таких в лагере было много. Большинство французов имели прислужников, которые их обмывали, одевали и т. и. Русские обслуживали исключительно за порцию хлеба и миску супа, которые полагались французам с немецкой кухни. И надо сказать, что прислужники по сравнению с другими пленными жили хорошо: были сыты. Многие из больных русских поправлялись именно как прислужники.

По праздничным дням во французских, бельгийских и английских бараках шел пир горой, и далеко еще до получения обеда или ужина с лагерной кухни вокруг них толпились русские с мисками в руках и набрасывались, как вороны, на баки супа, которые не могли осилить прислужники.

Многие из французов и бельгийцев имели при себе целый штат русских лакеев: один стирал белье, другой чистил сапоги и дожидался утром его пробуждения, чтобы помочь одеться, третйй стряпал.

Особенно бедность и богатство бросались в глаза по праздничным дням на большой улице лагеря. Французы, англичане и бельгийцы выходили одетые, что-называется, с иголочки. Все они имели но нескольку смен одежды, по нескольку нар обуви. Русские выходили в лохмотьях, одетые отчасти в одежду военнопленных, с лампасами [1] [1] В знак отличил пленных от цивильных немцев, пленные должны были носить широкие желтые лампасы в шароварах и на рукаве, если платье не было солдатского образца. и желтой повязкой на руке, и отчасти в старую одежду французов и англичан.

Европейцы, кроме того, шиковали в лакированных ботинках или в хороших сапогах, русские едва-едва плелись в деревянных колодках, стуча и оглушая окружающих.

Обыкновенно проходившие по улице немецкие часовые со смехом показывали на эту кричащую разновидность обитателей лагеря. Воистину, это были барин и нищий!

Это были—мы и они.

Лагерь был выстроен для 10.000 пленных, но к концу 1915 года в нем насчитывалось уже свыше 60.000, а к концу 1916 года около 100.000. Из этой массы в лагере находилось 4.000—5.000, остальные были на работах, но были прикреплены к лагерю.

Для обслуживания такой массы народа нужен был и мощный аппарат; необходимо было знать, где находятся тот или другой пленный, так так почти на имя каждого пленного поступала кое-какая корреспонденция; особенно это касалось так-называемых европейцев – англичан, французов, бельгийцев, которые все время регулярно получали письма и посылки. Наконец, надо было ориентироваться и в самой массе пленных, т.е. кого на какую работу посылать, и т. и. Пленные были разбросаны по всей Ганноверской провинции. Кроме того, из нашего лагеря команды пленных работали в Брауншвейгской и в других провинциях. При часто практикующейся переброске пленных из команды в команду, из лагеря в лагерь, необходимо было не только иметь мощный аппарат, но он должен был быть гибким н эластичным.

И действительно, аппарат, обслуживающий лагерь, в этом отношения был, казалось, верхом совершенства: с немногочисленным штатом служащих и работоспособный. Надо отдать справедливость, – 96.000 пленных, а в последние годы 100.000, находящихся на работах вне лагеря, обслуживались не хуже, чем 4.000, проживающих в самом лагере.

Лучше всего была организована работа так-называемого стола личного состава. Там в любое время можно было найти точную справку о каждом пленном: т.е. где пленный находится в данную минуту на работе, такого он полка, роты, из какой губернии, уезда и волости, с какого времени в плену, сколько ему лет и т. п. Наконец, какого- поведения: сидел ли под арестом, находился ли в бегах и т. д.

По сведениям личного стола работала и почта. Ежедневно в лагерь прибывали вагоны посыпок. Надо было их переадресовать. И посылки не задерживались.

Весь аппарат двигали, главным образом, сами пленные. Немецкие солдаты были только в качестве наблюдателей.

Был уже канун 1916 года, когда на почте, через работающих там товарищей, нам удалось конспиративно получить несколько номеров «Социал-Демократа». Пачка газет была адресована на имя русской колонии военнопленных в Гамельне, и следовательно, подобную корреспонденцию нам высылали неоднократно, но мы ничего не получали.

Из полученных номеров «Социал-Демократа» мы узнали впервые о Циммервальдекой конференции и международном положении вообще. Еще раньше мы узнали от нашего шефа библиотеки об аресте Карла Либкнехта (надо заметить, что с немецкими солдатами вообще нельзя было говорить о Либкнехте: при произнесении слова «Либкнехт» они морщились и моментально старались перевести разговор на другую тему). Из того же «Социал-Демократа» мы узнали, что на каторгу осуждено пять с.-д. (большевиков) членов государственной думы. Словом, целую кучу новостей.

Случай с «Социал-Демократом» навел нас на мысль поручить товарищам следить за корреспонденцией. И действительно, мы скоро установили, что нас все время обкрадывали самым немилосердным образом. Вслед за «Социал-Демократом» наши товарищи стали конфисковать и другую революционную литературу, которая высылалась гамельнской колонии военнопленных из других городов Швейцарии и Парижа. Мы получили первую книжку «Коммунист», газету «Наше Слово», наконец, эсеровский журнал «На Чужбине», посвященный исключительно военнопленным, находящимся в Германии и в Австрии.

Это была находка, настоящий клад. Чтобы гг. цензорам все же была работа, и они не стали бы подозрительными, мы конфисковали на почте только часть литературы. Так дело продолжалось долгое время.

6i

Потом положение изменилось еще в лучшую сторону. В один прекрасный день, уже летом 1916 года, нам из берлинской генеральной комендатуры прислали большую партию книг революционного направления. Эго подействовало на наших «захолустных» цензоров, и после этого они стали пропускать свободно адресованную нам революционную литературу.

Как дело выяснилось впоследствии, в других лагерях, например, в Гольцмиидене, лагерная цензура свободно пропускала всякую революционную литературу с самого начала войны. Такими привилегиями в Гамельне мы стали пользоваться только с лета 1916 года.

Нельзя сказать, чтобы пленные очень набрасывались на революционную литературу. Массы были слишком малограмотны, чтобы читать «Социал-Демократ», «Коммунист», «Наше Слово». Эти издания дальше ограниченного круга и не распространялись. Ходкой литературой в лагере и в рабочих командах был журнальчик «На Чужбине», редактируемый Виктором Черновым [2] [2] Чернов – известный лидер социалистов-революциояеров в то время был еще революционером. .