Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Когда по случаю подписанного в Брест-Литовске насильственного мира, в городе выкинули флаги, в широких народных массах не чувствовалось праздничных настроений.

Долгожданный мир пахнул дегтем сапог генерала Гофмана, и теперь уже и самые наивные немецкие солдаты увидели, что юнкерство затаптывает свободную Россию в грязь. Подобное поведение юнкеров вызывало злобу в немецком народе. Широкие народные массы были убеждены, что такая политика германского империализма на востоке зиждется на песке. Если еще до Брест-Литовского мира некоторые из немцев в лагере обижались, когда мы политику германского правительства называли империалистической, то теперь, понурив головы, они молчали. Б реет-Лит овский мир открыл глаза наивным немецким солдатам, борющимся за свое «отечество и культуру». В Брестском мире они увидели настоящие цели войны и ужаснулись… Сапог генерала Гофмана в Брест-Литовске растоптал веру немцев в справедли-94 вость войны, как 9-е января 1905 года Николай II расстрелял веру в царизм.

Для Германии надвигались тяжелые дни. Массы потеряли старые заветы и веру в правоту своего дела. С Б реет-Литовским миром начался крах германского империализма, который свой эпилог нашел в Версале и кончился полным порабощением немецкого народа.

После Брест-Литовского мира мы вступили в нал тягчайшую полосу нашего плена. Каждый день приносил с собой одно известие мрачнее другого. Бесконечно трудно было признавать, что ты фактически являешься зрителем и ничего не можешь сделать для поддержки революции.

Подавление революционного движения в Финляндии, расправа с «большевистскими бандами» в Прибалтике, оккупация Крыма, южного побережья Черного и Азовского морей немецкими войсками, – все эго чередовалось, как в калейдоскопе, дополнялось «собственными корреспондентами» немецких газет о восстаниях в различных частях России, о низложении Советской власти и т. п.

С Россией острейшему мы не имели никаких почтовых связей. С первых дней Октябрьской революции в лагере из России не нолучалось ни одного нисьма, ни одной посылки. Приходилось довольствоваться исключительно немецкой информацией, которая не стеснялась распространять про Советскую Россию самые нелепые и чудовищные слухи.

Всякие сношения с русскими военнопленными прекратили и все остальные государства. Сейчас же после Брест-Литов-ского мира все те русские военнопленные, которые получали по заказу родных посылки через Красные Тресты или бюро помощи военнопленным из Англии, Голландии, Швейцарии и Дании, получили уведомление о прекращении заказанных посылок. Отказ мотивировался совершившимся в России переворотом, якобы враждебно настроенным к этим организациям.

Отрезанные от всего мира, мы о нетерпением ждали прибытия в Берлин советского посла. Но н здесь нас ждало разочарование. Прибывшее в Берлин советское представительство ничем не помогло и не могло ничем нам помочь.

Во время оккупации Украины немецкими войсками по лагерю поползли слухи о предстоящей мобилизации русских военнопленных-украинцев для защиты «народной» Украины от русских большевиков. И действительно, через некоторое время из лагери куда-то угнали всех украинцев. После мы узнали, что в украинских лагерях, действительно, формировались маршевые роты и посылались на фронт, но, к величайшему удивлению немецких империалистов, они разбегались, как только увидали свои родные хаты…

Из Швейцарии начали посылать по адресу русской колонии военнопленных информационные бюллетени самого контрреволюционного направления. Это была первая русская белогвардейская литература за границей, имеющая своей целью подготовку общественного мнения Западной Европы против Советской России. Лагерная цензура без всяких промедлений постаралась распространить в лагере ростки будущей бело-гвардОйщины…

Лагерная комендатура, в лице русского цензурного отделения, снова занялась делами русских военнопленных. В конце апреля в библиотеку явился известный Либе и приступил к вз’ятию из библиотеки всей литературы большевистского направления. Как это ни странно, «просвещенный» цензор имел весьма слабое представление о большевистской литературе, и нам не представило большой трудности его надуть: вместо с.-д. (большевиков) литературы (библиотека рассматривалась по каталогу) в его распоряжение передали пришедшие в негодность от чтения брошюры, журнальчик «На Чужбине» и эсеровскую литературу вообще. Усердному цензору мы сами помогали завязывать эсеровскую литературу, отнести в его кабинет, где запечатали сургучом. С тех пор большевистская литература в лагерной библиотеке не числилась. Само собой разумеется, что при выдаче книг читателям мы продолжали распространять большевистские брошюры попрежнему.

Но на этом дело не кончилось. В лагере началась травля большевиков и со стороны немецкого лагерного начальства. Всех большевистских лидеров послали на самые тяжелые работы; наша организация фактически была разгромлена; в лагере остались отдельные лица – большевики, проживающие на правах больных.

Со мной стряслась неприятная история, которая для меня имела не совсем хорошие последствия.

В одном из брауншвейгских госпиталей, как переводчик-санитар, работал мой друг и товарищ по партии тов. Гофман. Как-то через одного хорошего немецкого солдата он ухитрился переслать мне письмо, в котором просил меня сообщить о положении дел в Россия, предупредив, что письма ему можно адресовать на имя немецкого санитара и бросить просто в ящик.

Под впечатлением немецкой карательной политики в Прибалтике, где было разгромлено много знакомых нам большевистских организаций, а в Вольмара повешено на площади два знакомых нам с Гофманом брата-болыпевика, я написал острое письмо, освещающее конгр-революционную роль германского империализма в Советской России, в частности в Латвии. Письмо одним из пленных, работающих в городе, было брошено в почтовыйящик.

Понятно, с моей стороны это была непростительная оплошность. Письмо было перехвачено на почте, послано в Берлин для деревода е латышского на немецкий и переслано обратно в Гамельнскую лагерную комендатуру, где по почерку узнали, что письмо мое {мой почерк, как работника в библиотеке, был известен в комендатуре). Меня, грешного, вызвали к коменданту лагеря, который набросился на меня, как бешеная собака, долго грозил кулаками, топал ногами, орал, прежде чем я понял, в чем дело.

К счастью для меня, я уже третий месяц регулярна посещал околоток, как больной туберкулезом, и приказ о моей отправке в шахты остался невыполненным. Но пять суток строгого ареста мне все же пришлось за свою оплошность отсидеть.