Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

В освобожденной Одессе работу на пищевых производствах можно было получить только по блату. В торговле тоже. Это было разрешение выжить. «Блат выше Совнаркома». Этот факт даже не скрывался.

Одесситы, побывавшие в оккупации, могли получить работу на таких предприятиях, только согласившись сотрудничать с органами МГБ, говоря проще — стать стукачами. Вернулась довоенная практика подглядывания и подслушивания. Плановое хозяйство касалось всех сторон жизни, и у стукачей тоже были планы.

Никто не мог доверять своих мыслей даже давним знакомым. Аресты производились тоже планово. Так же легко решалась судьба арестантов — поломали упрямцам пальцы, и повезли строить социализм. Бесплатно повезли. Бесплатно строить.

Стукачи были в любой среде, в том числе и среди верных ленинцев, которые ели хорошую пищу и пили марочные коньяки. Они тогда тоже проживали в коммунальных квартирах за малым исключением. Иногда голодные соседи подворовывали у них продукты. Жены жаловались мужьям на поведение соседей, на что чиновники отвечали: «Не бери в голову, у них как ничего не было, так и не будет, а нас партия голодными не оставит…»

Я такие слова слышал от малолетней дочери партработника того времени. Посчитал, что это справедливо. Партийный человек, чиновник, не должна же его семья жить так, как мы. А если бы я мог что-нибудь украсть из их кастрюли, то не долго бы думал… Эти люди не какие-то там румыны, чтобы просто так, за здорово живешь, давать голодным пацанам кусок мамалыги, а тем более хлеба.

Они всегда любили, чтобы им приносили что-то или делали в их квартирах что-нибудь бесплатно. Так было положено. Если кто-нибудь сомневался в правильности такого курса партии, то «всяк сверчок знай свой шесток!»

Зато таким было очень плохо с непривычки, если их лишали партбилета, и везли в «широкую страну родную», в восточном направлении. На освободившееся злачное место стояла очередь деревенских номенклатурщиков… Они знали, чем отличается колхозная жизнь от чиновничьей, и кроме себя, никого не жалели.

Так было не только после освобождения Одессы, но и долго потом. «Верные ленинцы» очень скоро вернули одесситам тот страх, который был присущ советской жизни со дня образования рабоче-крестьянского государства. Никто не догадывался, кто и на кого настучал, и почему чекисты приехали за ним. Утром соседи тихо переговаривались:

— И кто бы мог подумать, а с виду такой приятный человек, и враг народа…

— Разве можно знать, что такие люди думают?

— В тихом омуте черти водятся — заключал тощий сосед, не доверяющий всем и вся.

— Советская власть не ошибается — ставил точку в разговоре сосед — чекист. Все замолкали.

Колхозники, не имеющие начального образования, с такими же бывшими рабочими, ставшими чекистами, никогда не ошибались. У них было «классовое чутье» на врагов народа и на самогон…

Несмотря на то, что за любое двусмысленное высказывание могли «припаять» 58-ю статью, одесситы продолжали шутить и улыбаться при встрече со знакомыми:

— Как дела? — расплывался одессит, протягивая руку для приветствия.

— Лучше всех, и никто не завидует…

— И есть чему завидовать? Не бойся, не заложу.

— «Знал — не сказал?» Ну и шуточки у тебя!

Приезжие не понимали таких разговоров. Если одесситы при встрече так шутят, то когда же они говорят серьезно? А мы учились у взрослых, и при встречах тоже спрашивали:

— Как дела?

— Лучше всех!

Мы не знали зависти, и смеялись за компанию, как взрослые одесситы.

В конце 1944 года, когда мама получила извещение о гибели отца, она, взяв меня с собой, отнесла его в собес Сталинского (Жовтневого) района. Нам с сестрой была назначена пенсия за погибшего отца по 140 рублей в месяц.

Следует учесть, что на Привозе буханка черного хлеба стоила 100 рублей. Зато, как вдова погибшего солдата, мама имела право оформить документы на лечение меня в тубсанатории (у меня обнаружили потемнение легких).

Весной 1945 года она водила меня в поликлинику, расположенную на углу Пушкинской и Дерибасовской. Ко всем врачам нужно было выстоять большую очередь, времени было много, и я подошел к окну, из которого хорошо просматривалось здание городского суда, к которому подъехала крытая милицейская машина. Народа собралось много. Милиция организовала живой коридор к дверям суда.

Из машины стали выводить большую группу молодых людей, в том числе нескольких девушек. Вели они себя достаточно уверенно, одеты были по тем временам вполне прилично.

Как я позже узнал от взрослых, это были участники банды «Черная кошка», которые занимались грабежами в порту и в городе. Они убивали с легкостью, соревнуясь в «лихости» друг перед другом. Невозможно было тогда представить, что мне доведется близко познакомиться с участниками ликвидации этой банды, долго терроризировавшей одесситов.

Через некоторое время в собесе Сталинского района мы получили карточки, продуктовые и на хлеб для иждивенцев. Это был голодный паек, но у мамы не было работы и это лучше, чем ничего.

Позже мама поехала в Москву, попала на прием к какой-то «шишке» в министерстве пищевой промышленности, расплакалась, и тогда ей «простили», что она была в оккупации. Дали направление на работу, определили бригадиром в цех, производящий баклажанную икру на завод им. Ворошилова. Изредка она брала меня в цех, и я в каптерке мог есть эту икру сколько хотел.

Через год я поступил в школу № 92. Мои одноклассники обучили меня песне, которой сами научились у старшеклассников:

Школьникам во время большой перемены учительница выдавала маленькую булочку с чайной ложечкой сахара или кусочком повидла. Она проглатывалась нами в мгновение ока. Немногие ученики доставали газетные свертки, в которые им заворачивали что-то съестное родители. Шелест бумаги служил сигналом для их школьных товарищей: «Дай кецык!» — и от этих завтраков так же быстро ничего не оставалось.

На родительских собраниях в начальных классах учителя ругали меня за плохое поведение последними словами, но мама молча это переносила. После собрания брала меня за руку и спрашивала: «Теперь ты исправишься? — ну и молодец. Я так и думала». Мне было очень жалко маму, но что я мог с собой сделать? Детская дурь так и перла.

Во всех классах над доской висел портрет хитро улыбающегося в усы Сталина с девочкой на руках и надписью: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». Такой приятный дядюшка смотрел на нас влюбленными глазами… Мы мешали всем, кроме наших мам, а тут в классе на нас смотрит без злости сам Сталин!