Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

Потом в помещении костела был открыт спортзал «Строитель», в котором проводились соревнования по волейболу и пинг-понгу. Вскоре спортклуб прекратил свое существование, но здание до конца не развалили. И то хорошо…

В апреле по нашей улице в сторону порта гнали пленных румынских солдат. Колонна шла не очень стройно. Румыны выглядели изнуренными, были мокрыми от пота. В ширину колонна занимала всю проезжую часть. Солдаты шли при полной амуниции, с шинелями через плечо, их мучила жажда.

Мы, жители нашего дома, стояли возле ворот и смотрели на пленных и конвоиров, шедших с винтовками наперевес. Вдруг один из румын выбежал из строя к женщине, несшей ведро воды с Польского спуска («Канавы») и зачерпнул солдатской кружкой воду. Наш конвоир ударил прикладом так, что несчастный, вихляя, улетел к колонне, где его подхватили и понесли на себе другие пленные.

Женщины стали корить конвоира, на что он им сказал: вам нужно было посмотреть на то, что они делали с такими, как вы, совсем недавно, не так далеко от города.

Такие колонны гнали по улицам много дней.

Трамвай № 1 останавливался рядом с нашим домом, шел по Ришельевской, затем мимо Оперного театра, там сворачивал влево, и по улице Пастера доставлял нас на конечную остановку, где сейчас делает круг 28-й трамвай. Кондукторы даже и в мыслях не допускали, что голодные пассажиры имеют деньги на билеты, а мы кучковались на площадках, чтобы их не раздражать.

Мы носили трусы без карманов. Откуда нам было доставать деньги? Спускались к Пересыпьским мостам, оттуда трамвай № 6 довозил пассажиров до Ярмарочной площади, а № 7 ехал аж до Лузановки.

Запрыгивали мы в любой и ехали до ближайших деревьев шелковицы или акации. Сигналом спрыгивать служило урчание в животе. Вагоны были без дверей.

На площадке возле нас с Ленькой разговорились две пожилые женщины о какой-то «горячке», где течет горячая вода прямо в море — туда они и направлялись. Сошли вместе с ними возле сахарного завода. Старушки направились в сторону моря.

Действительно, от электростанции к берегу была проложена толстенная труба, из которой лилась под напором горячая вода. Под ее струей нежились молодые и пожилые женщины, умиротворенные солнцем и теплом.

Диаметр трубы позволял нам проникать в нее почти не сгибаясь, но напор воды не давал идти быстро. Постепенно становилось жарко и душно. Мы попробовали сесть, но вода хлестко ударила, и труба выплюнула нас на спины женщин, которые от неожиданности дружно завизжали. Такое катание нам понравилось, захотелось повторить, но к трубе, охраняя свой покой, женщины нас больше не подпустили.

Почти рядом с берегом сидели на мели ржавые суда — самоходная баржа и небольшой сухогруз, задравший кверху нос. На них сидели и лежали пересыпьские пацаны разного возраста. Иногда кто-нибудь из них нехотя поднимался и с разгона прыгал с носа сухогруза в море.

Издалека казалось, что это очень просто. Летели по воздуху ребята, раскинув руки в стороны, затем красиво их складывали, и почти без брызг входили в воду. Вскарабкались на сухогруз и мы. С палубы посмотрели вниз, морское дно показалось совсем рядом. Как пацаны не бояться прыгать головой вниз? На дне среди песка — черные камни и ракушки.

Поднялись на нос. До поверхности воды высоко, вода кажется еще чище, а морское дно — как цветная мозаика, разделенная пятнами желтого песка. Быстро мелькают стайки тюльки, а из-под темных камней высовываются осторожные бычки, и поднимая вокруг себя вихри песка, быстро исчезают.

Прыгать мы передумали сразу, но и уходить не хотелось. Одновременно страшно и красиво смотрелось морское дно. Мимо нас пробежал взрослый парень и полетел, раскинув руки, потом в воздухе сложился в двое, развернулся и вошел в воду. До дна не достал, затем плавно начал всплывать. Подошел я к краю носа — страх не проходит, даже прыгнуть «солдатиком» не позволяет «мандраж».

Вернулись мы на борт и оттуда прыгнули «бомбочками». Колени сами прижались к подбородкам. Всплыли-поплыли к барже, рядом с которой Ленька стал деликатно намекать, что тонет. Я, как мог, стал его буксировать к барже. Подоспел пересыпьский парень и подсадил нас на самоходку. Залегли на ржавое горячее железо. Отогревшись, стали соображать, как будем выбираться. Набравшись храбрости, разогнались и прыгнули в сторону сухогруза. Нам, привыкшим плавать вдоль берега на Ланжероне, все время хотелось встать на ноги, но здесь такой номер не проходил. Кое-как доплыли и стали считать себя пловцами.

Вернулись к остановке трамвая, наелись шелковицы и поехали на Ярмарочную. Там размещались крестьянские подводы с запряженными лошадями, дружно удобрявшими всю площадь — ее никто тогда, наверное, никогда не убирали. После свежего морского воздуха показалось непривычно душно.

Поехали на Лузановку на седьмом трамвае, он там делал круг на пустыре. Параллельно рельсам была прорыта глубокая канава, наполовину наполненная водой. Местами через нее были переброшены железные мостики. Лузановский пляж был почти диким, купавшихся там людей можно было пересчитать по пальцам. С другой стороны дороги, по которой ездили только колхозные телеги, был болотистый пустырь.

О всех районах города пели песни, но никогда мне не доводилось услышать песню о Лузановке или о Ярмарочной площади. Только в перефразированной песне о китобоях звучала фраза «… от моста до бойни — песенка плывет…»

Состояние наших матерей, оставшихся один на один с голодными детьми в разоренном городе было незавидным. Они не сразу поняли, что являются теми, кто «был в оккупации», и в ком меньше всего нуждается власть.

Чужие в своем городе, когда их мужья воюют… «Вам при румынах было хорошо!» — многократно повторяли им приехавшие из эвакуации «инвалиды», ставшие начальниками.

Где-то познакомилась мама с такой же бедолагой — казачкой, пригласившей встретить новый, 1945-й год. Сестра пошла отмечать праздник к школьным подругам, а я напросился пойти с мамой.

Казачка проживала недалеко от Дюковского парка. Вечером мы пришли в небольшую квартиру, где было пусто — «шаром покати». Стоял самодельный столик, несколько табуреток и «рыдван». За столом сидели старенький веселый одессит с хитрыми глазами и молодая женщина. Таких красавиц я в городе не видел, возможно потому, что там они были одеты очень бедно.

На казачке было темное платье, подчеркивающее ее фигуру и гордую осанку. С шумом вошла подруга хозяйки, принесла кусок хлеба и банку вина. Стали накрывать дощатый стол без скатерти. Мама вынула из авоськи кусок хлеба и несколько хрустиков. Хозяйка поставила в центр стола плоский пирог с кабаком — плацинду. Хозяин резво побежал в прихожую и вернулся с бутылкой водки.