Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

Ну, и тому подобное. Эти песни не носили политического характера, и нас никто не задерживал. Мы резвились.

Уличные клички возникали небеспричинно. Ленька честно заработал кличку «Мартын», когда, падая с заднего буфера трамвая, успел за него зацепиться. Витя стал «Беней-Крик» из-за того, что, попадая в непривычную ситуацию, громко кричал. Валера получил прозвище «Кишка-пожарник» за то, что, по нашему мнению, имел устройство для тушения любых пожаров. Толик стал «Титом» просто потому, что имел фамилию Титов. Коля имел внешнее сходство с обезьянкой Читой из кинофильма «Тарзан», был таким же неугомонным, и строил такие же рожи.

Не знаю, почему Шурика окрестили Жопой. Шурик был умнее многих из нас. Возможно, ему «помогла» одесская поговорка, когда хотели подчеркнуть ум того, о ком говорили: «У него в жопе ума больше, чем у тебя в голове!»

Вовка «Слон», как и другие Слоны обладал силой необъятною.

Сашка «Банабак» имел сомнительное кавказское происхождение.

Свои клички все пацаны воспринимали без каких-то возражений.

Ребята в основном имели хорошее зрение, и, увидев Шурика за несколько кварталов, звонко кричали, приставив рупором ладошки ко рту: «Ж-о-о-па!» На что незамедлительно звучал ответ: «А-а-а?»

Раз в квартал мама давала мне деньги и продовольственные карточки и ставила в очередь для получения порции сахара, повидла или халвы. Продукты давали с задней стороны хлебного магазина. К окошку, где взвешивали продовольствие, выстраивалась очередь, которая заполняла пространство всего двора 22-го номера по улице Жуковского.

Однажды я выстоял такую очередь в надежде получить халву. Поздно вечером, когда я оказался перед этим окошком, продавщица собирала последние крошки для стоявшей впереди меня женщины. Непроизвольно мои глаза залились слезами, и я не помню, как оказался дома.

Пришла мама с работы, узнала о происшедшем, успокоила меня и пообещала, что на другой день принесет с работы эту сладость. На заводе им. Ворошилова, в цеху, где работала мама, изготовляли кабачковую икру, но в другом здании начали производство семечковой халвы. Она выпросила у кого-то немного, спрятала на себе и пронесла через проходную.

Каким-то образом узнала об этом работница-коммунистка, еврейка. Она стала следить за мамой, которая это заметила и забежала во двор на Водопроводной. Там она выбросила халву в туалет. Коммуниста стала кричать, что «воровка выходит со двора». Мама объяснила сбежавшимся людям, что произошло, и они побили коммунистку. Позже я слыхал от евреев поговорку: «поц аид хуже фашиста».

В следующий раз, когда по карточкам давали халву, я встал заранее в очередь, выстояв которую получил на нашу семью около килограмма этого продукта. Пришел домой и всю ее съел, не думая о сестре и маме. Через несколько часов мне стало плохо.

Мама пришла с работы, стала отпаивать меня водой с марганцовкой. Из туалета я не выходил, лил воду, откуда только мог несколько часов. Несколько дней не мог ходить в школу и лет до двадцати халву есть вообще не мог. Пословица «жадность фраера губит» приобрела для меня конкретное содержание.

Хлебные карточки семьи получали ежемесячно. В магазине продавщица сначала отрезала квадратики в соответствии с числом месяца, и только потом брала рубли с копейками за взвешенный кусок черно-кукурузной массы, примерно триста грамм на малолетнего и на работающего полкило.

На нашу семью отвешивали половину кирпичика тяжелого месива. В очереди старики вспоминали довоенное время, когда можно было свободно покупать белый хлеб и бублики по пять копеек… Стоял я возле них, развесил уши, а кто-то в толчее вытянул хлебные карточки из моего кармана. Подошла моя очередь. Похлопав по карманам и побегав вдоль очереди, пошел, опустив голову, домой. Было начало месяца. Зашел в комнату. Мама приготовила похлебку и ждала с сестрой, когда я принесу хлеб. Что говорить? Посмотрел в их голодные глаза, заплакал. Родные поняли из моих несвязных слов, что произошло. Мама молча заплакала.

Объяснять мне, что я виноват не было необходимости.

В этот месяц у нас не было шансов выжить. Мама, наученная опытом выноса с завода халвы, со многими предосторожностями выносила в пергаментной бумаге немного баклажанной икры, иногда пакетик черного перца. Перец она наладила продавать цыганкам на Привозе, которые платили деньги без обмана. Так мы выжили, а пугать меня цыганами, как это делали некоторые родители, не имело смысла. Они в расчетах демонстрировали порядочность. Потом мама прекратила этот бизнес. Все-таки, цыганская публика…

Когда я выстаивал в очереди на улице Жуковского, № 22, то наблюдал за тем, как ребята ломают громадные ящики, установленные вдоль стены. В них были противогазы, изготовленные из эластичной резины. Никто не запрещал пацанам этого делать.

Наша компания «приобрела» противогазы, и так же, как другие ребята, мы стали делать рогатки. Резина была очень крепкой и хорошо растягивалась. С таким оружием хорошо было охотиться на воробьев. Если нам удавалось настрелять по несколько штук, «специалисты» обмазывали их глиной вместе с перьями и на костре готовили шашлык. Когда глина становилась черной, ей давали остыть. При ударе о камень горелая глина лопалась, как орех, и разлеталась вместе с перьями. От каждого воробья оставалось несколько грамм мяса возле лапок и ребер. Ничего вкуснее нам до того есть не доводилось. Развалок было много, никто не обращал внимания на то, что дети там что-то жгут.

Мама Толика Тита стала работать кассиром на стадионе «Пищевик» (в дальнейшем — «Черноморец»). Мы получили возможность регулярно посещать игры, постепенно становясь болельщиками.

Осенью моя мама купила на толкучке матросскую курточку, которая мне очень понравилась. Лишних денег у нее не было, и она в моем присутствии долго торговалась за каждый рубль с продававшим куртку пацаном. Осень стояла прохладная, но в тот вечер, когда мы шли на футбол, было тепло. На стадионе мы с Толиком уселись как обычно на заборчике между трибунами, и я подстелил куртку под себя. Матч закончился, и я, забыв о ней, побежал вместе с Толиком домой. Когда я вспомнил о куртке и вернулся за ней, ее, конечно, уже не было. Явился домой я не в лучшем настроении. После этого случая одесский футбол потерял своего болельщика.

Начали работать базары. Были они не обустроены и разорены до неузнаваемости. Во время оккупации крестьяне не имели возможности привозить имеющиеся у них продукты. У них не было транспорта, кроме того, им приходилось опасаться грабителей, румынских солдат, бомбежек и прочих проблем.