Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

События развертывались с необычайной быстротой. Большевики пользовались все большим влиянием и авторитетом среди рабочих. Меньшевики же теряли в рабочем движении одну позицию за другой и приходили в бешенство от успехов большевиков. Позиция меньшевиков находила полную поддержку у эсеров.

Меньшевики распространяли злостную клевету на большевиков, затевали склоки, пускали в ход самую гнусную демагогию, пытаясь опорочить нас в глазах рабочих масс. Но это только подчеркивало шаткость их позиций. Мы, большевики, как правило, ставили своих политических противников на суд рабочих и неизменно получали поддержку. Меньшевики же, а с ними и эсеры все больше и больше теряли свое влияние. Я целиком был захвачен остротой этой непримиримой политической борьбы.

Но вот однажды в рабочий клуб в момент самой острой дискуссии большевиков с меньшевиками о путях развития революционного движения рабочих неожиданно нагрянула полиция. Все входы и выходы были забиты полицейскими. Их стянули сюда с нескольких полицейских участков.

Собрание наше было легальное, разрешенное полицией, и поэтому налета никто не ждал и патрули не были выставлены. Мы стали искать выход из полицейского окружения, но его не было. Больше ста человек партийного актива оказались в руках полиции.

Меньшевики бегали около пристава, кричали о неправомерности его действий, так как собрание, мол, разрешено, грозили жаловаться в Государственную думу, но это, конечно, ни к чему не привело. Большевики иронически смотрели на попытки меньшевиков добиться справедливости от жандармов.

Полицейские молча делали свое дело. Они произвели обыск в помещении, стали обыскивать нас. Мы пытались сопротивляться, нас скрутили, по найденным документам всех переписали и на рассвете препроводили в Сампсониевский участок. Здесь жандармы отобрали из нашей среды человек тридцать и отправили в дом предварительного заключения, а остальных под охраной полицейских развели по полицейским участкам по месту жительства. Пожилого рабочего, юношу и меня заключили в камеру Полюстровского полицейского участка.

— Раз сюда привели, а не в предварилку,— говорил пожилой рабочий,— значит выпустят.

Я верил и не верил этому утверждению. Юнец махнул на все рукой, забился в угол и заснул крепким сном. Мы двое сидели молча, прислушиваясь к своеобразному шуму и шороху в полицейском участке. Временами был слышен плач, громкая женская ругань:

— Ироды проклятые! Пропасти на вас нет...

Вдруг открывается дверь, и в камеру вваливается полицейский, а из-за его плеча выглядывает улыбающееся лицо хозяина моей квартиры.

— Ну, смотри, который тут твой,— оборачиваясь назад, спросил полицейский.

Я бросаюсь к двери.

— Этот...— отвечает хозяин.

Мы пошли к приставу. Я от радости забыл попрощаться с товарищами.

Сидим в кабинете пристава.

— И что это вам, молодой человек, дома не сидится,— укоризненно, отцовским тоном говорит пристав.— Работа на заводе тяжелая?

— Да, не легкая,— отвечаю я.

— Ну, вот видишь, работаешь, устаешь, пришел бы домой, отдохнул.

— И опять на работу,— отвечаю я. Хозяин квартиры толкает меня ногой, молчи, дескать, а пристав сквозь очки посмотрел на меня и, точно не поняв моей иронии, спрашивает:

— Что же, в клубе вашем весело?

— Не весело и не скучно. Лекции и доклады слушаем, проводим беседы.

— И платите за это?

— 20 копеек в месяц членских взносов.

Пристав покачал головой, поднялся, поднялись и мы.

— Вот ваши документы, можете идти.

Я взял документы и вышел. За мной вышел хозяин квартиры.

Я снова на воле, снова на заводе. Движение нарастало. Экономические стачки сменились политическими.

К заводской администрации бастующие никаких требований не предъявляют. Бастуют в знак солидарности с бакинскими рабочими. Администрация завода бесится.

— Господа, мы не можем представлять вам корпуса завода для ваших противоправительственных сборищ,— говорят хозяева.— Приступайте к работе или идите на улицу и там митингуйте.

Меньшевики из кожи лезут, поддерживая администрацию завода.

— Мы не имеем права узурпировать права заводской администрации,— вопят они,— мы настаиваем на прекращении забастовки, у нас есть другие средства борьбы против произвола правительственной администрации и упорства бакинских нефтяников.

— Бумажные,— кричит кто-то в ответ. Вокруг смех, крики, свист. С трудом удается установить тишину.

— Мы предлагаем избрать делегацию,— говорят меньшевики,— и послать ее в Государственную думу.

Пусть они там от нашего имени потребуют невмешательства со стороны полиции и войск в конфликт труда с капиталом и потребуют от Союза нефтяников повлиять на их членов, бакинских предпринимателей, пойти на удовлетворение законных требований бакинских рабочих.

— Все? — кричит кто-то.

— А чего тебе еще... Можно еще петицию... Они напишут... Они на это мастера... Поднимается шум, крики...

Слово берет большевик:

— Так вот, товарищи, нам предлагают пойти с поклоном в Государственную думу, в которой в большинстве сидят те же фабриканты, капиталисты, против которых выступили бакинские рабочие, выступаем и мы. Хотят поручить им нашу собственную судьбу и судьбу бакинских товарищей, а самим смирнехонько разойтись и стать к станкам...

— К черту! меньшевиков, петиции и делегации... Посылали, знаем... Долой...— слышатся протестующие возгласы.

— Мы требуем голосования нашего предложения,— кричит какой-то меньшевик.

— Не надо!

Вопрос ставится на голосование: забастовка солидарности или делегация? Мозолистые рабочие руки поднимаются за забастовку. Меньшевики неистовствуют.

— За наше предложение большинство,— кричат они, стараясь подтасовать результаты голосования.

Тогда вносится предложение:

— Кто за прекращение забастовки, остаются на месте, кто за забастовку, отходят влево.

Меньшевики протестуют:

— Это незаконно! Это нарушение демократии!

Но уже поздно, рабочие лавиной двинулись влево. Меньшевистский трюк сорван.

Огромное большинство за продолжение забастовки, за меньшевиков небольшая группка, и та, как лед под весенними лучами солнца, тает.

— Ура! — кричат сторонники большевиков.

Меньшевики, как всегда, заявляют, что они снимают с себя «ответственность», хотя никто на них этой ответственности не возлагал, да и они ее на себя никогда не брали.

Появилось красное знамя. С пением марсельезы двинулись к воротам. Администрация завода мобилизовала все свои силы, чтобы помешать открыть ворота. Мы растекаемся отдельными узкими потоками и выливаемся на улицу. Полиция загоняет нас в переулки. У завода телефонных аппаратов Эриксона вливаемся в мощную волну, которая заливает Большой Сампсониевский проспект.