Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

К нам навстречу идет другая людская волна — рабочие завода «Людвиг Нобель» и работницы Сампсониевской мануфактуры. Под громкие крики «ура» сливаемся в общий бушующий поток. Сейчас мы хозяева улицы. Будем и хозяевами жизни. Полиция стушевывается. Казаки воздерживаются от выступления. Раздается боевая революционная песня:

Через несколько дней мы стали на работу, но ненадолго. 4 июля 1914 г. полиция стреляла в путиловцев.

Возмущение рабочих перелилось через край. Под напором людского потока заводские ворота широко распахнулись, и мы с пением революционных песен вышли на улицу.

Полиция начала свирепствовать; один из полицейских пустил в ход нагайку. Кто-то из рабочих запустил в полицейского большой гайкой, которая угодила ретивому полицейскому в висок. Он упал и волчком завертелся на камнях мостовой, хватая руками воздух.

У полицейского участка полиция по указанию охранников набросилась на рабочих вожаков. С криком мы бросились на выручку к товарищам и отбили их.

Раздалось торжествующее «ура!». Оно слилось с революционной песней.

Полиция второпях схватила меньшевика-оборонца, призывавшего рабочих опомниться и вернуться к станкам.

Хохотом, свистом, веселым криком рабочие встретили эту «победу» полиции: «Тащи! Тащи! Давай! Давай!».

Меньшевик упирался, кричал: «Я протестую! Я буду жаловаться, это безобразие!»

— Давай! Давай! Тащи! — подбадривали рабочие полицейских. Наконец, те поняли, что схватили не того, и разжали руки. Меньшевик нырнул в людскую волну и скрылся.

А рабочие делали свое революционное дело. Оно поднялось на такую высоту, что остается один шаг — к баррикадам и вооруженному восстанию. И когда через несколько дней правительство решило в помощь полиции послать казаков, рабочие под руководством большевиков начали строить баррикады.

В день приезда Пуанкаре к царю группа большевиков, в том числе и я, стояла в пикете у Троицкого моста с тем, чтобы отговаривать рабочих от участия во встрече посланника французской империалистической буржуазии.

Но это была лишняя мера. Рабочие и без того понимали, к кому и зачем приехал Пуанкаре.

Мы видели, как к набережной у Зимнего дворца подошел катер, как из него по трапу вышел в сопровождении своей свиты президент Французской республики и направился к Зимнему дворцу на свидание с царем. Его приветствовали криками «ура» переодетые в гражданскую одежду человек триста охранников.

— Пуанкаре — это война,— сказал стоявший рядом со мной пожилой рабочий, и это понимали все. На следующий день была объявлена всеобщая мобилизация, а 19 июля 1914 г. Германия объявила войну России.

Я вместе с другими мобилизованными рабочими явился в полицейский участок, и оттуда нас строем, под командой офицера, направили в городской район на сборный пункт. Улицы района находились во власти демонстрантов. Со всех сторон неслись звуки революционных песен и громкие возгласы: «Долой войну!» Все это смешивалось с плачем провожающих нас женщин и с проклятиями по адресу тех, кто затеял эту ненавистную трудовому народу войну.

Мы у Троицкого моста. Идет организованная черносотенцами, агентами охранки и молодчиками из «золотой молодежи» манифестация. Она не многолюдна, но очень шумлива. Впереди несут портрет царя. Бросают вверх шапки, фуражки, орут «ура» его императорскому величеству. Посредине моста манифестанты встречают группу рабочих и угрожающе орут:

— Шапки долой! Долой шапки!

Рабочие, не слушая их, молча продолжают свой путь. На них набросились черносотенные громилы. Образовалась свалка.

Подошедший трамвай остановился, пассажиры выскочили из вагона и бросились в общую свалку — кто за манифестантов, кто за рабочих. Я крикнул:

— Товарищи, наших бьют!

Мобилизованные, казалось, только того и ждали. Они бросились на выручку к товарищам. Офицер стал в сторонке. Мне казалось, что он сочувствовал нам. Черносотенцы стали отступать, но им на подмогу подоспела пешая и конная полиция. Пришлось отступить. Бой кончился, офицер наш куда-то исчез, трамвай пошел своей дорогой. Мы группами и в одиночку, уставшие от схватки, но довольные собой, явились на сборный пункт. Паспорта наши были уже здесь.

На сборном пункте шум, гам, толчея, неразбериха. Я встретил нескольких рабочих с нашего завода, а на следующий день повстречался с одним партийцем. Решили не отрываться друг от друга и, если удастся, устроиться в одну часть.

— Маршевые роты отправляют в Финляндию, там будут формировать полки и после кратковременного обучения отправлять их на фронт,— сообщил мне товарищ и шепотом добавил:— Будь осторожен, охранников переодетых тьма.

Мы прохаживались, прислушиваясь к разговорам. Отовсюду слышались короткие и однообразные фразы: куда отправят, когда отправят, чем обеспечивают на дорогу, умеют ли немцы драться, чьи офицеры, их или наши, лучше знают военное дело, кто будет главнокомандующим у них и кто у нас. Но в отдельных случаях раздавались и такие голоса, в которых звучала угроза: «Пусть дадут нам оружие в руки, а там видно будет». К таким подлаживались шпики, подзадоривая и провоцируя на более откровенные разговоры.

Мы были начеку, агитацию среди мобилизованных вели осторожно, боясь потянуть за собой «хвост» в ту часть, где будем служить.

Прошло несколько дней. Товарища моего на день отпустили домой. Возвратившись вечером, он передал мне приятную весть: заводоуправление раскошелилось и выдает каждому мобилизованному по десяти рублей.

Для меня это было очень важно, так как ночью, во время сна, меня обобрали, что называется до ниточки, и в кармане не было ни копейки.

Утром с первым трамваем я уехал на завод. В цех меня не пустили, в конторе еще не работали. Я присел у проходной и стал ждать. Меня заметил мастер сталелитейной.

— Вот кстати, а я хотел за тобой посылать на сборный пункт, мне вчера передали, что ты еще там.

— Это насчет десяти рублей? — спросил я.

— Каких там десяти рублей? Дело не в этом. Вчера вечером пришло распоряжение правительства вернуть на завод всех рабочих, которые еще не отправлены на фронт.

Возьми выписку из постановления, сдай ее на сборный пункт и завтра же выходи на работу.

Я взял выписку из распоряжения правительства для себя и для моего товарища и отправился на сборный пункт.

Трамвай шел очень медленно. У меня не хватило терпения, я на ходу соскочил и бегом к месту сборного пункта. Товарища моего там не оказалось. Он был уже отправлен в маршевую роту, которая находилась за проволочным заграждением.