Хелен Раппапорт - Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»

Только 10 августа Николай в обычной для него невозмутимой, будничной манере написал в своем дневнике о том, как утром, после завтрака, они «узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, а в один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно, не говорят, даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!» Царская семья знала, что восток может означать только одно – Сибирь. И со свойственным им смирением они приготовились проехать многие сотни миль от Царского Села внутрь страны, наверняка страшась в глубине души незнакомого места, тамошних зимних холодов и отдаленности от родни и друзей. В их крови жило солнце Крыма, а безлюдные снежные просторы Сибири были им совершенно чужды.

Через четыре дня, 14 августа, сэр Джордж Бьюкенен сообщил королю Георгу в Лондон, что «Император и его семья в сопровождении немногочисленной свиты отбыли сегодня утром в Тобольск» и что Терещенко уверил его, что «были приняты все меры, чтобы обеспечить им в пути комфорт и защиту», добавив, что «Император, по его словам, был весьма весел». Николай действительно был благодарен. «У меня нет страха. Я вам верю, – сказал он Керенскому, узнав, куда именно их отправляют. – Если вы говорите, что мы должны уехать, наверное, так и есть… Мы вам доверяем» 57.

Всех тех, кого в прошлом какое-то время заботила судьба российской императорской семьи, но кто так ничего и не сделал, чтобы всерьез предложить им помощь, эти кроткие слова, сказанные Николаем, успокоили вполне. Теперь нет причин для беспокойства, сказали они себе; семья Романовых будет в безопасности в этой сибирской глуши. Как заметил французский посол Палеолог, в настоящее время «неутихающей на Западе Великой войны более чем достаточно, чтобы удовлетворять всеобщее любопытство» 58. Британских чиновников куда больше заботило положение вдовствующей императрицы, находящейся под домашним арестом в Крыму. Как может российское правительство, вопросил Терещенко сэр Джордж, «так жестоко обходиться с дамой ее возраста, которую все любят?» (в то время как Николая и Александру, как можно предполагать, не любили). «Подобное ничем не оправданное жестокое обращение с близкой родственницей Короля произведет в Англии крайне неблагоприятное впечатление» 59. Вполне очевидно, что, когда речь шла о членах императорского дома России, забота о Дагмар (вдовствующей императрице Марии Федоровне) была куда большей, чем о Николае и Александре – не говоря уже об их детях.

В ночь на 14 августа 1917 года Георгий Лукомский, недавно назначенный правительством Керенского уполномоченным по сохранению дворцов Царского Села, оказался одним из немногочисленных свидетелей отъезда русской царской семьи из дворца, который двадцать три года служил им домом. До этого Лукомский провел несколько дней в Александровском дворце, оценивая его убранство и прикидывая, как будет лучше содержать его, когда после отъезда царской семьи он станет музеем.

Вместе с Керенским и бароном Штейнхелем, политическим администратором Александровского дворца, Лукомский смотрел, как царская семья в ту ночь терпеливо ждет своего отъезда. В соответствии с данными им указаниями чемоданы были уложены и готовы к отъезду, намеченному на полночь, но даже теперь, после нескольких часов ожидания, кортеж автомобилей, который должен был отвезти их на железнодорожную станцию, так и не прибыл. Керенский весь изнервничался, вспоминал Лукомский, ходя взад и вперед и непрестанно звоня, пытаясь выяснить, в чем дело. Он был так взвинчен, что не мог сдержать своего раздражения из-за этой задержки. Романовы между тем хранили спокойствие, четыре сестры боролись с желанием заснуть, а цесаревич, одетый в костюмчик цвета хаки, играл на паркетном полу. В пять утра автомобили наконец прибыли, и Лукомский видел, как царь с трогательным выражением спокойствия на лице, которое он сохранял всю ночь, поддерживал царицу, закутанную в черный шелковый плащ, когда они спускались по лестнице дворца 60. В это время солдаты во дворе неожиданно образовали почетный караул и приветствовали их традиционным «Доброго утречка, царь-батюшка». Лукомский смотрел, как над Александровским садом разгорается рассвет, пока автомобильная процессия уезжает прочь; позже он написал, что, глядя вслед Романовым, он невольно подумал о Великой французской революции и о той роковой ночи в июне 1791 года, когда король Людовик XVI и его семья бежали из дворца Тюильри в Варенн, чтобы искать поддержки делу контрреволюции.

После того как Романовы освободили свои шестнадцатикомнатные апартаменты, Лукомский обошел их, делая фотографии всех комнат. Он был поражен тем, как они отражали дух семьи и особенно бывшего государя. Ибо в этом величественном дворце, построенном для Екатерины II великим архитектором Джакомо Кваренги, царская семья вела образ жизни скромных буржуа, явно ограничивая себя в своих пристрастиях. «Все личное имущество царя было оставлено в идеальном порядке», – сказал Лукомский журналисту в 1928 году:

«В его кабинете находились двадцать шесть альбомов с фотографиями, на которых было отражено все время его правления, фотографиями, которые он методично рассортировал и терпеливо собрал воедино – это был бесценный документальный источник для будущих изысканий. Он сделал символический жест – оставил на письменном столе недавно изданный сборник своих выступлений и речей; рядом с этим томиком лежали револьвер, богато инкрустированный императорской символикой, и карманные часы на золотой цепочке, которые он оставил здесь незадолго до своего ухода, сказав барону Штейнхелю: «Это не мое. Это принадлежит народу».

В отличие от его комнат, вспоминал Лукомский, в апартаментах императрицы «царил невообразимый беспорядок; опустошенные шкатулки были свалены в кучу» 61. Произведя осмотр всех комнат, Лукомский опечатал их: так была проведена окончательная символическая черта между старым царским режимом и новой социалистической Россией. Он был удручен тем, что все не произошло иначе. «В то время, – сказал он в 1928 году, – объявись несколько решительных мужчин, никто бы им не помешал, и я уверен, императорская семья была бы спасена, а мир, возможно, ждала бы иная судьба» 62.

За два дня до отъезда из Александровского дворца Романовым сказали, чтобы они уложили в чемоданы теплые вещи, а сопровождавшему их повару было велено «приготовить провизии на пять дней». Императорская семья, разумеется, уезжала из Царского Села не одна и не без помощи – с ней ехала изрядная свита. Она включала в себя тридцать девять слуг – горничных, поваров, лакеев – а также семейного врача Евгения Боткина и гувернера Пьера Жильяра. Позже за ними последовали Сидни Гиббс, баронесса Буксгевден, дети доктора Боткина и еще несколько слуг. Царскую семью также сопровождали две личных фрейлины Александры, Анастасия Гендрикова и Екатерина Шнейдер, и два конюших Николая, граф Илья Татищев и князь Василий Долгоруков. Они ехали в двух поездах в сопровождении охраны из более чем трехсот солдат, вооруженных пулеметами, под командой бывшего коменданта дворца Кобылинского, которому было поручено благополучно довезти царскую семью до Тобольска.