Хелен Раппапорт - Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»

«Врачи настаивают на срочном отъезде на курорт на юге. Это требование вызывает у нас сильную обеспокоенность. Мы считаем эту поездку нежелательной. Просим совета. Ситуация чрезвычайно осложнилась» 65.

Ничего не зная еще о прибытии Яковлева и о его секретном задании, Правый центр в Москве был обеспокоен и озадачен этой телеграммой, поскольку его члены не могли понять, по какой причине большевикам вдруг понадобилось увозить Романовых из Тобольска. Ответ был следующим: «К сожалению, у нас нет сведений, объясняющих причины подобных требований. Поскольку нам не известны ни состояние пациента, ни его положение, нам очень сложно сделать точное заключение, но мы советуем, если возможно, отложить поездку; подчинитесь врачам только в крайнем случае, если они будут категорически настаивать» 66.

Крайне обеспокоенные этой неприятной вестью, монархисты видели для себя только один возможный выход – обратиться к «единственной державе, способной облегчить положение, в котором оказалась царская семья, и предотвратить грозящую ей опасность, т. е. пойти в германское посольство» 67. Незадолго до отправки второй телеграммы в Тобольск между Россией и Германией были полностью восстановлены дипломатические отношения, и 23 апреля граф Вильгельм фон Мирбах, который к тому времени уже некоторое время находился в России, был назначен новым послом Германии при Советском правительстве в Москве. В тот же день в Берлин прибыл советский посол, Адольф Иоффе.

Только теперь окончательно прояснилась позиция Германии по вопросу о судьбе Романовых 68.

Не успел Мирбах освоиться, как получил просьбу о встрече от членов Правого центра. Суровый и официальный Мирбах, дипломат старой школы из семьи, всегда верно служившей кайзерам Гогенцоллернам, держался очень отстраненно. Поначалу он не желал иметь никакого дела с Правым центром, отказываясь общаться с теми, кого он считал членами контрреволюционного подполья, но в конце концов все же согласился встретиться с Дмитрием Нейдгартом. Эта встреча была недолгой, проходила в ледяной обстановке и не дала каких-либо определенных результатов. «Сохраняйте спокойствие, – настаивал Мирбах. – Мы, немцы, полностью контролируем ситуацию, и императорская семья находится под нашей защитой. Мы знаем, что делаем, и когда настанет время, имперское правительство примет необходимые меры» 69. Мирбах пообещал, что окажет давление на большевиков; не просто попросит, а «потребует», чтобы они улучшили условия содержания Романовых 70.

В это время Правый центр еще не знал, что Николай и Александра выехали из Тобольска. Вскоре в Москву пришло еще одна телеграмма: «Пришлось подчиниться врачам» 71. Нейдгарт отправился прямиком к Мирбаху, который, как он потом вспоминал, успокоил его, вновь заверив, что он не только «потребовал», чтобы большевики обеспечили благополучие царской семьи, но и «сопроводил свое требование предостережением». На этом этапе Нейдгарт решил, что ничего не потеряет, если переведет дело в более личную плоскость: «Как он [Мирбах. – Авт. ] хочет, чтобы на него смотрели в Москве? – спросил он. – Как на диктатора, как на посла или как на заложника большевиков?» 72

Обсудив ситуацию с Александром Треповым, Нейдгарт затем решил заручиться помощью графа Бенкендорфа, чтобы тот написал Мирбаху письмо более личного плана, призывая Германию помочь в защите императорской семьи 73. Для такого выбора была веская причина: Бенкендорф был из русских немцев, и его сестра была близкой подругой сестры Мирбаха. Так что Нейдгарт и Трепов выехали в Петроград, чтобы встретиться с Бенкендорфом, который жил на Миллионной улице, и вместе согласовали текст письма. Рассказывая об этом позднее следователю Соколову, Трепов подчеркнул, что это письмо не было написано тоном просителей, что в нем не было политического подтекста и что акцент в нем делался на то, что их просьба продиктована чисто гуманными соображениями и личной преданностью императорской семье.

В своем письме Бенкендорф напомнил Мирбаху, что «в сложившихся в России обстоятельствах только немцы способны принять эффективные меры, чтобы достичь желанного результата. А потому, если они в силах спасти жизни государя и его семьи, то они должны сделать это из чувства чести». Бенкендорф также просил, чтобы его письмо «было доведено до сведения лично Вильгельма с тем, чтобы именно на него легла вся ответственность в том случае, если российская Императорская семья погибнет, потому что именно германцы – единственные, кто мог бы их спасти – не приняли безотлагательных и решительных мер» 74. Возвратившись в Москву, Нейдгарт передал письмо Мирбаху. После этого отношения между монархистами из Правого центра и немцами несколько потеплели; граф Бенкендорф теперь был уверен, что его письмо возымеет свое действие и что их группа может быть «вполне спокойна» 75.

Бенкендорф обратился не к одному только Мирбаху, но и к шведам. Он встретился с их послом в Москве генералом Эдвардом Брэндстрёмом, который, в свою очередь, 27 апреля описал положение императорской семьи королю Густаву как «отчаянное». Густав немедленно вызвал к себе секретаря германской дипломатической миссии в Стокгольме, Альберта фон Кенлина, чтобы выразить ему свою обеспокоенность. «Венценосные особы подвергаются неуважительному обращению со стороны красногвардейцев и страдают от всевозможных лишений, – сказал он дипломату, – а поскольку у наследника иногда случаются приступы его болезни, переносить все это еще труднее» 76.

Кенлин сообщил об обращении Брэндстрёма к шведскому королю, дав телеграмму в Берлин и добавил в ней, что Мирбах в Москве отклонил просьбу шведского посла вмешаться, сказав, что с дипломатической точки зрения это дело слишком деликатно. Это свидетельствует о том, что все заверения, которые Мирбах давал монархистам из Правого центра, были лживы и делались лишь затем, чтобы от них отделаться. Поэтому король Густав сказал Кенлину попросить кайзера «предпринять усилия по улучшению положения царя и его семьи через Иоффе [нового советского посла в Берлине. – Авт. ] и указал, что король Георг уже действовал подобным образом при правительстве Керенского». Заканчивая свою телеграмму, Кенлин заметил, что король Густав «намеревается дать Брэндстрёму указание обсудить эту тему с российским представителем в Стокгольме Воровским» 77.

Когда эта депеша пришла в Берлин, кайзер Вильгельм, до чрезвычайности любивший испещрять собственными возмущенными заметками любые документы германского Министерства иностранных дел, передаваемые ему для изучения, сделал на полях этой телеграммы несколько циничных презрительных замечаний. О советском после в России, Адольфе Иоффе, который был по национальности евреем, он написал: « мне никогда и в голову не придет иметь какие-то дела с этой свиньей», а к сообщению о том, что король Густав собирается обратиться к Вацлаву Воровскому он присовокупил, что « это будет совершенно бесполезно». Он также добавил, что любые прямые просьбы к Советам улучшить положение царя не принесут успеха; он явно был убежден, что подобные попытки будут тщетны 78.