Борис Чичерин - Воспоминания

И еще один отзыв. Уже после появления диссертации в печати, в 1856 г., Чернышевский с удовлетворением отмечал: "В несколько месяцев г. Чичерин составил себе известность, какую обыкновенно разве в несколько лет приобретают люди даже очень даровитые; с первого раза он стал в первом ряду между людьми, занимающимися разработкою русской истории. Успех редкий и, что еще лучше, успех совершенно заслуженный" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 568.}.

Однако между этим научным триумфом и отказом Баршева для молодого ученого пролегли три тяжелых года, когда надежда сменялась то неопределенностью, то разочарованием, то апатией. В эти годы он снова окунулся в рассеянную светскую жизнь, заглушавшую гнетущее чувство неуверенности и пустоты. Это чувство особенно усилилось после смерти Грановского в октябре 1855 г. Все, кто знал его, ощутили тогда внезапную пустоту, и среди тех, кто тщетно пытался сразу определить огромное, но почти необъяснимое значение этого человека, может быть, самым лаконичным и точным оказался Некрасов, написавший о Грановском В. П. Боткину: "...он поощрял людей быть честными -- вот его заслуга!" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. М., 1952. Т. 10. С. 254.}.

В эти трудные годы, когда шла безнадежная Крымская война, Россия переживала кризис и была на грани катастрофы, обострился интерес Чичерина к политической и общественной деятельности. Именно тогда написал он крамольную статью "Восточный вопрос с русской точки зрения 1855 года". Эта статья распространялась в списках, в 1861 г. была напечатана за границей с подписью Грановского, еще две ее публикации, тоже за границей, были анонимными. Чичерин был одним из очень немногих, чье мнение о Крымской войне полностью расходилось с официальной и славянофильской пропагандой. С присущей ему логикой он показал истинные цели самодержавия, стремившегося к укреплению и расширению власти на Востоке. Он, конечно, был далек от критики этих целей, но дипломатические и военные действия представлялись ему цепью беспросветных неудач. В этих неудачах, писал он, нет ничего странного, так как правительство "произвол, господствующий во внутренних делах, перенесло, наконец, и на внешние сношения, если оно осторожность во внешней иностранной политике стало считать излишнею преградою своему властолюбию.

Странно было бы в самом деле вести дела свои двумя совершенно различными путями; странно было бы внешнюю политику, хотя основанную на ложном начале, вести осторожно и обдуманно, а во внутренних делах поступать произвольно и нелепо. Произвол и нелепость должны же были когда-нибудь прорваться, они прорвались так, что Европа пришла в смятение, и Россия очутилась на краю пропасти" {Цит. по кн.: Записки кн. С. П. Трубецкого. Спб., 1907. С. 131--132.}. Он призывал к социальным и политическим преобразованиям, к отмене крепостного права, но не верил, что правительство отважится на это.

После окончания Крымской войны интерес Чичерина к политике не ослабевает. Он с напряженным вниманием читает герценовский "Колокол", с самых первых его номеров, "Голоса из России" и даже делает попытку противопоставить свою умеренно-либеральную позицию -- герценовской. Так появляется созданный им в соавторстве с К. Д. Кавелиным программный документ -- "Письмо к издателю", опубликованный в No 1 "Голосов из России" в 1856 г. В нем отразилось принципиальное расхождение с Герценом той части русской интеллигенции, которая восприняла французскую революцию 1848 г. как "кровавый мятеж" "разнузданной толпы", ниспровергший устои буржуазного общества, пошатнувший сокровенные основы либерализма. Смолоду сочувствовавший "крайнему направлению", Чичерин после 1848 г. с таким предубеждением относился к политическому радикализму (в частности и к социализму), как если бы его преследовал призрак революции.

Немудрено, что Чичерин вызвал такую резкую антипатию у Герцена, когда посетил его в Лондоне осенью 1857 г. во время своей первой заграничной поездки: они были антиподами во всем, не только, в политических убеждениях. Чичерин, вспоминал Герцен, "подходил не просто, не юно, у него были камни за пазухой; свет его глаз был холоден, в тембре голоса был вызов и страшная, отталкивающая самоуверенность. <...> Расстояния, делившие наши воззрения и наши темпераменты, обозначились скоро. С первых дней начался спор, по которому ясно было, что мы расходимся во всем. Он был почитатель французского демократического строя и имел нелюбовь к английской, не приведенной в порядок свободе. Он в императорстве видел воспитание народа и проповедовал сильное государство и ничтожность лица перед ним. Можно понять, что были эти мысли в приложении к русскому вопросу. Он был гувернементалист, считал представительство гораздо выше общества и его стремлений и принимал императрицу Екатерину II почти за идеал того, что надобно России" {Герцен А. И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 9. С. 249.}.

Здесь несколько сгущены краски, но общий дух передан верно; в этом портрете оригинал угадывается так же точно, как в пародии пародируемое стихотворение. Чичерин вспоминал о Герцене значительно спокойнее.

Встреча в Лондоне стала началом разрыва их отношений. Скоро наступил и конец. Прощаясь с Чичериным, Герцен предложил ему начать печатную переписку о спорных вопросах. 1 декабря 1858 г. он опубликовал в "Колоколе" одно из писем Чичерина под заглавием "Обвинительный акт". Расходясь в основном, они расходились и в частностях -- настолько, что диалога между ними быть не могло. Предубеждение с обеих сторон достигло крайнего накала. Герцен считал Чичерина доктринером и даже семь лет спустя называл его "Сен-Жюстом бюрократизма" {Там же. Т. 11. С. 300.}. Чичерин упрекал Герцена в теоретической несостоятельности, в политическом легкомыслии и настойчиво утверждал, что Герцен только художник, а не публицист, ибо лишь художник может называть революцию "поэтическим капризом, которому даже мешать неучтиво" {Чичерин Б. Н. Воспоминания. Ч. II. С. 56.}. "Обвинительный акт" Чичерина завершался словами: "Существенный смысл упреков, которые Вам делают <...>, состоит в том, что в политическом журнале влечения, страсти должны заменяться зрелостью мысли и разумным самообладанием. Если такое требование есть доктрина, пускай это будет доктринерством. Вам такой образ действий не нравится; Вы предпочитаете быстро перегорать, истощаться гневом и негодованием. Истощайтесь! Таков Ваш темперамент; его не переменишь. Но позвольте думать, что это не служит ни к пользе России, ни к достоинству журнала..." {Колокол, 1858, 1 декабря (No 29).}.

Письмо имело не только быстрый, значительный и длительный резонанс, но вызвало раскол в русском обществе, часть которого поддержала Чичерина, другая, резко ополчившись на него, выразила сочувствие Герцену и солидарность с ним. Разгорелись страсти, ни одна из сторон не желала признать себя побежденной или, по крайней мере, неправой. Неожиданную оценку этой далеко зашедшей распре вынес человек, не примкнувший ни к одному из враждующих лагерей и всегда стоявший несколько в стороне -- академик А. В. Никитенко. Оценка была трезвой и подчеркнуто этической, ибо прямо указывала на объективно "охранительный" характер письма Чичерина, определившийся, помимо воли его автора, самой политической ситуацией и расстановкой сил в России. Реплика Никитенко не предназначалась для печати. 8 января 1859 г. он записал в дневнике: "...Герцена упрекают от имени всех мыслящих людей в России за резкий тон и радикализм. Это, конечно, отчасти справедливо, и Герцен вредит своему влиянию на общество и на правительство. Но возражение, ему сделанное, кажется, еще вреднее. Оно как бы оправдывает крутые меры и вызывает их" {Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. [М.], 1955. Т. 2. С. 54.}.