София Аничкова - Загадка Ленина. Из воспоминаний редактора

Комиссар, по-видимому, только сейчас уразумев в чем дело, пробормотал что-то невнятное, и через минуту мы входили в столовую артистки.

— Вы подождите минутку, пока я переоденусь, — обратилась она ко мне. — Может быть, поужинаете с нами — я быстро.

Она ушла, а мы заняли места за столом, накрытым на два прибора и уставленным закусками и винами.

— Как вы… сюда… попали? — наливая рюмку вина, спросил комиссар заплетающимся языком.

— Я пришла пригласить М. М. выступить на вечере в Новгороде, куда мы собираемся ехать… А вы, по-видимому, сегодня очень веселились?

— Да. Было очень… торжественно… За… за… ме… чательно!.. Энтузиазм… исключительный…

И со свойственным хмельным хвастовством комиссар стал говорить сперва о празднестве, затем о том, как торжественно чествовали его лично и, наконец, как всегда, о могуществе Советского Союза.

Красное, возбужденное лицо, бессвязная, спотыкающаяся речь и неверные движения руки, подносившей ко рту уже вторую рюмку, все говорило, что выпавшие на долю виновника торжества почести совершенно вскружили ему голову.

— Мы сейчас… самая могу… могуще-ствен-на-я органи-за… ция… в мире. Пусть… попробуют теперь… выступать…

— Какое же это могущество, если ваша партия так малочисленна.

— Причем… партия?.. Мы не партия, — обиделся комиссар, — мы… мировая… органи… органи… зация… Ну, вы не понимаете… Ми… ро… вая! Могу… могуще… ствен… не… е всех ди… дикта… торов…

— Но ведь и она управляется диктаторами — Лениным, Сталиным…

— Ди-кта-то-ра-ми!.. — иронически протянул комиссар. — Они… ни при чем… Ленин… Сталин… паяцы!.. Правит мировая органи-ни-зация… Миро… вая.

Это было что-то новое, и вспомнив пословицу: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», я насторожилась.

— Однако вы, партийцы, беспрекословно повинуетесь им, они ваши властелины и повелители, вольные в вашей жизни и смерти.

— Ни… ничего подобного! — рассердился комиссар.

— Директи… вам… директивам… тайного Совета, а не… а не им…

— Но ведь и в Совете все решается одним лицом?

— Ничего… подобного!.. Почему одним, когда нас там, — и, загибая пальцы, комиссар начал считать.

— Апфель — раз.

— Кто это Апфель?

— Зиновьев… Мы его… называем… так… Апфель — раз, Троцкий — два, я — вместо… Володарского, Каменев — три…

— Четыре, — поправила я.

— Да, четыре. Потом Анатолий Луначарский, Потом…

— Потом Лилина, — подсказала я.

— Ничего… подобного!.. В Совете… нет… женщин.

— А Коллонтай?

— Ничего подобного!.. Мы не дураки.

— А кто еще?

— Был Урицкий… Свердлов…

— А еще?

— В Совете больше… никого.

— А вот, если Европа выступит против вас, тогда и ваш Совет ничего не придумает.

— Европа не… вы-сту-пит… Европа… это — мы… Все-могущие и… вез… де-сущие… Как ваш… старый Бог… Третий интернационал… европейское… масонство.

— Это вы-то масоны? Никогда не поверю. Во-первых, масонство всех стран почти сплошь состоит из аристократии…

— Мы — другое… Не то. При Александре… Первом… отделилось революционное, а те… другие, несерьезно… Не кон-куренты… на мировое… господство.

— Не поверю, пока не докажете, — продолжала я подзадоривать комиссара. — Ну, конечно, не можете доказать.

— До… до-ка-жу.

С этими словами комиссар достал из кармана бумажник, а из него похожий на пергамент лист. Но только что он хотел развернуть его, как вошла балерина.

По-видимому, ее приход разом подействовал на моего собеседника отрезвляюще. Он посмотрел на нее, потом на меня и быстро спрятал бумагу обратно в бумажник.

— Что это у вас? — поинтересовалась балерина.

— Декрет… один… о печати… Хотел показать, — пробормотал комиссар, настолько вдруг отрезвевший, как это бывает с пьяным лишь при какой-либо внезапной опасности.

Я переговорила с балериной об условиях ее выступления и, не оставшись ужинать, поторопилась домой, раздумывая о странности слышанного и сожалея, что не удалось выяснить, является ли оно плодом насыщенной алкоголем фантазии комиссара, или истиной.

На другой день, ранним утром, мне доложили, что комиссар телефонировал, чтобы я приехала в комиссариат «сегодня в четыре часа».

— Я, кажется, говорил вам вчера что-то абсурдное, — утрированно-внимательно разглядывая разрезальный нож, встретил он меня, — так я прошу вас забыть об этом хмельном бреде и никогда, никому не передавать его… Помните, что для вас нескромность может иметь в данном случае больше, чем неприятные последствия. Вчера вы ничего не видели, а главное — не слышали.

— О-о-о, это так серьезно? — попробовала я пошутить, но комиссар, еще неслыханным мной до сих пор официальным тоном, подчеркивая первые два слова, повторил:

— Для вас серьезнее, чем вы думаете: прошу никогда не упоминать об этом, даже в разговоре со мной.

Как и следовало ожидать, экстренным вызовом меня в комиссариат, своим замешательством и уверениями, что говорил вчера «что-то абсурдное», комиссар добился обратного.

То, к чему накануне, невзирая на искренность его тона, я отнеслась несерьезно, теперь заставило меня задуматься над происшедшим и с этих пор уже невольно оценивать действия власти с точки зрения слышанного от одного из ее членов — «негласных», но наиболее активных, в смысле насаждения мировой революции.

Когда меня спрашивают, почему я, стоявшая в хороших материальных условиях, покинула Россию, я отвечаю:

— Потому что в СССР надо забыть о личной инициативе; потому что энергию там можно применять лишь так и с таким же смыслом, как применяет ее белка в колесе; затем, что каждую минуту там можно безвинно попасть в тюрьму или «к стенке», а главное оттого, что нельзя никому, включая и близких, верить.

Шпионаж и провокация стали явлением столь обыденным, узаконенным подающей пример в авантюрах в стиле Рокамболя [107] Главный персонаж уголовно-приключенческих повестей французского писателя Понсона дю Террайля (1829–1871). Во второй половине XIX века Рокамболь стал нарицательным именем для авантюриста, переживающего невероятные приключения. властью, что даже близкие люди начинают относиться друг к другу с подозрением.

Примеров достаточно.

В анкетах, заполняющихся отъезжающими за границу, есть пометка:

«В справке, представляемой служащими государственных учреждений о неимении препятствий к выезду за границу, должно быть указано отношение выезжающего к секретной переписке учреждения».

Председатель правления Севзапторга, бывший глава Петроградского ГПУ, Байков тотчас по вступлению в свои новые обязанности распорядился повесить в этом учреждении ящик с надписью: «Для анонимных доносов».