Дин Карназес - Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца

У меня не было никаких врожденных талантов, я не был от природы одаренным. Мне всего приходилось добиваться трудом. Я знал единственный способ, которым я могу добиться успеха, – работать больше, чем другие. Я прокладывал себе дорогу в жизни упрямым упорством. Но бег на длинные дистанции – это было единственное, что я умел делать хорошо, тут я представлял собой что-то довольно приличное. Другие бегали быстрее, а я дольше. Мое лучшее качество – я никогда не сдаюсь. Чтобы пробежать как можно дальше, нужно быть упрямым как осел, здесь это качество помогает. И это хорошо подходило мне по характеру.

– Да, – сказал я чуть веселее, – Тим-Дин здесь!

– Мы считаем, что вы делаете что-то невероятное! – сказал один из участников.

– Вы считаете, что люди в белых халатах еще не идут за мной?

Моя попытка пошутить немного разрядила обстановку, и люди стали меньше стесняться.

– Эй, Тим-Дин, – крикнул другой участник, – что у тебя на завтрак? Коробка гвоздей?

Все смеялись, и я вместе с ними. Я был отлично замотивирован продолжать дальше. Это один из тех редких моментов жизни, когда все просто великолепно.

Все, за исключением тридцати восьми километров, которые мне все еще предстояло пробежать.

Когда я уходил с тридцать второго пункта передачи эстафеты, я знал, что следующие тридцать восемь километров будут одновременно самыми блистательными и чудовищными в моей жизни, на пути к финишу мне предстоял героический и жестокий бой. Пока битва шла с моим перевесом, и мне оставалось только надеяться, что и конец ее будет счастливым. Я пробежал не больше полутора километров после перевалочного пункта, когда снова почувствовал упадок сил и настроения. Эйфория, овладевшая мною каких-то двенадцать минут назад, сменилась отчаянием. Преодоленное расстояние не лучшим образом сказывалось на моем состоянии, я бежал на пределе своих ограниченных способностей, пытаясь подавить в себе непреодолимое желание остановиться и лечь.

Чем дальше вы бежите в длинной гонке, тем выше подъемы настроения и ниже упадок сил, и колебания эти чередуются все быстрее. За два дня я как будто пережил эмоциональную драму всей жизни. Я постоянно думал только об одном: как добежать до финиша, и настроение менялось внезапно и без предупреждения. Я не мог контролировать начало этих приступов смены настроения, никак не мог понять, когда меня охватит паника. Это происходило само собой.

Плавбаза приблизилась ко мне сзади – изнутри доносились приглушенные крики поддержки и восторга, – а затем исчезла за поворотом. Я вытянул руку, чтобы помахать им, и по небритому лицу градом полился пот. Затем ко мне подкатил Гайлорд.

– Как ты, Карно?

– Переживаю очередной упадок.

– Я даже представить себе не могу, как можно столько бежать.

Я на секунду задумался.

– Хочешь попробовать? Оставь велик, и побежали со мной.

– Сейчас? Но я не бегал никогда.

– Это не очень сложно, ты довольно быстро освоишь.

За поворотом мы встретились с плавбазой, и, прежде чем Кристофер успел опомниться, я заявил:

– Гайлорд бежит со мной.

Мы погрузили велосипед в фургон, наполнили бутылки ледяным Pedialyte и вместе стартовали.

Гайлорд блестяще выдержал почти десять километров, но потом сильно устал. Единственное, чем можно облегчить свои страдания, это посмотреть на кого-то, кому еще хуже. Тем не менее он старался не отставать от меня и работал изо всех сил.

– Может, помедленнее?

– Ты шутишь? – простонал он. – Мне ужасно нравится.

Пробежав около тринадцати километров, мы снова встретились с плавбазой, и мне не составило труда убедить Гайлорда закончить пробег. Он был выжат как лимон, но при этом в его голосе звучало что-то, говорящее: несмотря на боль, бег не так уж ужасен. У меня появилось забавное чувство, что, вероятно, это не последний раз, когда он обулся в кроссовки.

Что ж, сейчас этот парень признал поражение. Сразу за поворотом начинался довольно крутой подъем, который показался бы сложным даже опытному бегуну и в идеальных условиях. Карабкаться на триста шестьдесят метров при тридцатиградусной жаре было бы слишком опрометчиво. И так за последний час Гайлорд пробежал расстояние большее, чем за последние десять лет. Но не сказать, что я сейчас был лучше него готов иметь дело с таким уклоном.

Дети побрызгали в меня водой из брызгалки, когда я пробегал мимо фургона.

– Дорогой мой, почему бы тебе не остановиться и поесть? – предложила мама.

– Не тормози его, – резко осадил ее папа, – он выглядит сильным.

Это при том, что я был готов вот-вот рухнуть на колени от недостатка пищи.

– Стойте! Стойте! – пробормотал я, но они уже умчались в направлении следующего перевалочного пункта и не услышали моего жалобного стона.

Подъем между городами Фелтон и Эмпайр Грейд совершенно справедливо называют убийственным: на некоторых участках уклон настолько сильный, что даже идти тяжело. Бедра и икры ужасно горели, артерии, вены и даже небольшие сосуды на руках и ногах выступали под блестящей кожей и были похожи на оголенные корни. Весь организм работал на пределе возможностей.

Человек способен на самые невероятные подвиги в плане выносливости, но у организма есть защитные механизмы, чтобы не довести себя до полного истощения. Как правило, система перестает работать до того, как будет полностью физически разрушена. Главное действие, которое совершает тело для самосохранения, – оно просто отключается. Если вы балансируете на краю связности сознания – а двести девяносто восемь километров могут до этого довести, – то есть реальная угроза того, что вы переступите за этот край. Вот ты бежишь, и вдруг в следующую минуту скорая помощь уже везет тебя в больницу.

Я взбирался вверх в состоянии ступора и вдруг почувствовал особенную легкость, как будто тело и разум разделились. Я плыл вперед, едва ощущая себя. Я почти не чувствовал ног, только слегка уловимое покалывание в нижней части туловища, с подбородка свисала нитка слюны, которая противно болталась из стороны в сторону при каждом шаге. Скорость упала, я почти полз. Начался процесс полного разрушения, я разваливался на куски. И вдруг кто-то веселым звонким голосом прокричал: «Так держать, Тим-Дин!»

Голос принадлежал высунувшейся из фургона симпатичной молодой журналистке с телевидения. Из-за ее спины на меня была направлена камера.

– Выглядите отлично, – сказала она, – как вы себя чувствуете, хорошо?

Ручеек слюны все еще стекал с подбородка. Я подумал, понимает ли журналистка так называемый язык пещерных людей. Мы придумали его с детьми, когда я отжимался на полу в гостиной, а они оба сидели у меня на спине. Язык был очень простой: прохрипеть один раз – это «да», два раза – «нет».