Мариам Ибрагимова - Диалог с тайным советником Сталина

Но где же принцип презумпции невиновности? А он гласит: не человек доказывает свою невиновность, а государство, карательный аппарат должны доказать его вину. И это верно.

В Стране Советов, нашей с вами стране, к сожалению, законы гораздо чаще защищали власть, нежели справедливость. И чем власть сильнее, деспотичнее, тем заметнее перетягивает на свою сторону чашу весов правосудия.

Так вот, следователь Саида Габиева, заведённый подследственным в тупик, начал допрос с матерной брани.

Слово «мать» для Саида, как и для всякого кавказца, святое. Он и не выдержал — схватил тяжёлый табурет, на котором сидел, и запустил в изувера-следователя. Тот едва успел увернуться.

На шум из соседних кабинетов сбежались сотрудники. Костоломы «обработали» Саида и, окровавленного, кинули в камеру.

На третий день прибыла комиссия, стала расспрашивать о происшедшем инциденте. Возмущённый Габиев заявил, что даже под угрозой смерти не будет иметь дело со следователем-болваном и не желает отвечать ни на один его дурацкий вопрос.

Хорошо зная специфику судебной системы, он приготовился к самому худшему. Но, к великому его удивлению, следователя сменили и назначили другого — Наби Абдуллаева, земляка-лакца.

Несмотря на то что Саид Габиев жил и работал в Тбилиси, имя его было известно на всём Кавказе и, конечно же, знал его следователь Абдуллаев.

Надо сказать, что в те времена в органах НКВД встречались и здравомыслящие люди. На работу в органы добровольно никто не шёл. Ознакомившись в учреждениях, на предприятиях, в учебных заведениях с анкетными данными сотрудников, подходящих молодых людей мобилизовывали в органы, как на военную службу.

Огромную роль играло социальное происхождение. Те годы были в экономическом отношении трудные. Работники же НКВД находились на особом положении — и зарплата высокая, и жильём обеспечены, и в столовую доставляли дефицитные продукты, из которых повара готовили отменные блюда — такими не могли похвастаться в ресторанах высшего разряда.

Но не было в Союзе другого силового органа, который наряду с авторитетом внушал бы такой животный страх. Сам отказ от работы в НКВД мог расцениваться как преступление и иметь неприятные последствия.

Так вот, новый следователь Саида Габиева — Наби Абдуллаев — относился к той категории работников карательного органа, который служил, но не прислуживался, критически оценивал происходящее в самом наркомате. Тая внутреннее своё несогласие с системой, старался не потерять человеческого облика.

Реальная обстановка внутри самого учреждения была крайне напряжённой. Сетью взаимных слежек, сексот-ством были опутаны все работники — никто никому не доверял, друг за другом следили. И, конечно же, никто из них и словечка не мог замолвить за кого-то, попросить сослуживца помочь родственнику, попавшему в лапы НКВД, даже кристально честному, но подвергнутому аресту.

Правда, одна возможность оставалась — провести следствие в пользу подследственного.

Так вот, Абдуллаев так и повёл дело Габиева. Более того, относился к арестованному не просто сочувственно, но и проводил часы в беседах, рассказывая обо всём, что творится в республике и стране в целом, сообщал, о чём пишут газеты. Проносил тайно в карманах бутерброды или что-нибудь съестное, приготовленное дома. С его помощью Саида Габиева освободили, и он вернулся в Тбилиси.

Уже дома прочитал речь Сталина, в которой вождь утверждал: «Классовая борьба обостряется, в такой обстановке нельзя жалеть и щадить врагов».

Вождя спросили:

— Но зачем такая жестокость? Пытки, допросы, снова пытки…

— Как змея должна быть змеёй, так и тюрьма должна быть тюрьмой. Иначе зачем нам тюрьмы?

Вот вы сами пишете, товарищ Лукашов, что Сталин, когда речь заходила о врагах, об обострении классовой борьбы, «становился страшным, в нём ничего не оставалось, кроме испепеляющей ненависти. Глаза, почти жёлтые, расширялись — в них сумасшедшая ярость, бешеная энергия, несгибаемая твёрдость: казалось, он готов собственными руками задушить, растерзать любого противника».

Нет слов… На такое способен лишь подонок с искалеченной, опасной психикой, его надо изолировать от общества.

Листая старые подшивки журналов, обратила внимание на репортаж американского журналиста, опубликованный в 1930 году в Нью-Йорке: «В частном разговоре с одним знавшим Сталина до и после революции человеком услышал одну историю о вожде. «Сталин, — вспоминал тот, — имеет одну слабость. Свою ахиллесову пяту. Это — тщеславие. Он может делать вид, что раздражён хвалебными возгласами в свой адрес, но ничего не сделает, чтобы воспрепятствовать им. Он постоянно позволяет без труда убеждать себя, что коленопреклонение очень полезно в политике. Он так реагирует на малейшее пренебрежение своим достоинством, как если бы это был удар тока».

Профессор Принстонского университета Роберт Такер в своей книге «Сталин у власти. 1928–1941» приводит эпизод из домашней жизни вождя, подтверждающий только что приведённое наблюдение журналиста. «В одной из комнат его кремлёвской квартиры находилась клетка с попугаем. Сталин часто бывал в этой комнате, по привычке расхаживая взад-вперёд и покуривая трубку, когда что-либо обдумывал. Шагая по комнате, он часто в силу дурной привычки сплёвывал на пол. Как-то раз попугай изобразил этот грубый жест хозяина. Сталин в ответ не только не рассмеялся, но прямо-таки пришёл в ярость. Просунув трубку в клетку, он ударом по голове убил птицу».

Этот эпизод с попугаем говорит о страшной уязвимости болезненного сталинского самолюбия.

А вот о Саиде Габиеве, замечательном человеке, таком же идеалисте, как и Серго Орджоникидзе, можно многое ещё рассказать. Его мятежную душу не раз оплёвывали земляки, старательно искажавшие факты революционной борьбы. Но зато с почтением и до конца дней его относились к нему давние приятели.

А когда подошёл час смерти, он высказал последнее пожелание — предать его тело земле на родине предков.

И друзья повезли. Подъезжая к столице Дагестана, думали, что встретят покойного, заслуженного земляка, с почестями. Но столичное руководство и те, кто достиг высокого положения и благ, каких не ведали князья и ханы дореволюционного Дагестана, проявили равнодушие к одному из тех, кто в кровавых схватках добывал для них счастливую жизнь.

И тогда возмущённые грузины спросили:

— Что это значит? Если не знаете, кого мы привезли, повернём обратно, навеки приютим его на нашей земле.