Мариам Ибрагимова - Диалог с тайным советником Сталина

Тухачевский промолчал. По рядам пронёсся ропот.

С этого совещания Тухачевский домой не вернулся.

Обеспокоенная жена ждала его долго. Поздно ночью к ней явился взволнованный Дыбенко и сообщил об аресте Михаила Николаевича.

Нина Евгеньевна поспешила в Москву. Но здесь её постигла та же участь. Арестовали мать маршала, братьев Николая и Александра, сестёр.

Всех членов семьи Тухачевского, за исключением сестёр и дочери, расстреляли. Малолетнюю дочь поместили в детский дом, а по достижении совершеннолетия судили и сослали на край света.

После объявления в печати об аресте маршала Тухачевского были взяты под стражу командующие военными округами Уборевич и Якир.

Затем заместитель командующего военным округом Примаков, начальник Военной академии Корк, начальник военного управления кадров Фельдман, командиры корпусов Эйдеман и Путна.

Я.Б. Гамарник, отстранённый от поста начальника Политуправления Красной армии, застрелился, поняв неизбежность ареста сразу после того, как взяли Уборевича. Все остальные, перечисленные выше, после сфабрикованных дел признавшие обвинения в состоянии умопомрачения после применённых чудовищных пыток, закрытым судебным заседанием были приговорены к высшей мере с немедленным приведением приговора в исполнение.

Сталин, сидя в своём кабинете у аппарата, постоянно слушая, следил за ходом судебного процесса и, видимо, испытывал удовольствие как тиран, избавляющийся от очередных «врагов».

Касаясь этого вопроса, не хотелось обойти молчанием письмо Якира, написанное в камере предварительного заключения и адресованное Сталину. Известный командарм заверял «любимого отца народов» в своей верности коммунистической партии и лично ему — гениальному вождю и учителю и т. д. и т. п. Но обезумевший окончательно от головокружительных успехов в делах государственных и в то же время одолеваемый психозом шпиономании, страхом заговоров и подозрительности генсек расценил послание по-своему и начертал на нём: «Хитрит! Нас вокруг пальца не обведёшь, подлец и проститутка!» Климент Ворошилов счёл необходимым добавить: «Совершенно точное определение!» Рядом приложил свою подпись Молотов. Ну а Каганович уподобился сортирным хулиганам, начертал: «Предателю, сволочи и бл…ди одна кара — смерть!»

Как же вы, Николай Алексеевич, зная всё это и скопировав эти опусы для воспоминаний о жизни вождя и его подлого окружения, продолжали служить Али-бабе и его сорока разбойникам?

Видимо, властолюбие тоже болезнь, подобная наркомании. И отираться возле властвующего тирана не должна была позволить вам гордость русского дворянина и совесть гражданина.

Казалось бы, с первых дней установления советской власти в России должны были стихнуть все споры и разногласия различных партий, стремившихся к свержению монархии и установлению народовластия. Но, к великому сожалению, оказалось, что и в условиях народовластия с демократией и свободами, при отсутствии классов эксплуататоров и эксплуатируемых возникает и обостряется классовая борьба.

Наверное, правильнее было бы назвать эту борьбу не классовой, а борьбой коммунистов за власть. Ну, скажем, того же Троцкого, Каменева, Зиновьева и других — к какому классу их отнести? Это же их все годы вместе с Бухариным, Рыковым и другими обвиняли в попытках свержения руководства партии во главе с Лениным, Сталиным, Свердловым.

Их же обвиняли в убийствах Менжинского, Куйбышева, Кирова, Максима Горького.

Почему-то до самой смерти Сталина эта классовая борьба не прекращалась. Она охватила всю страну, подмяв под себя и грешных, и праведных. Волны репрессий захлёстывали всю страну, а вождь торжествовал.

Даже подумать страшно, что творилось в стране, с одной стороны, ликующей под солнцем и в свете фонарей, с другой — стонущей в полумраке застенков, властвующих в ночи карательных органов.

Вы, Николай Алексеевич, сами не раз были свидетелем и, не скупясь на краски, описываете садистов НКВД, их изуверские пытки, с которых вы, будучи не в силах смотреть, спешили уйти.

Да, кровавые палачи изощрялись, вооружившись всем арсеналом, собранным из «инквизиторских архивов» Средневековья.

Но соответственно цивилизованному XX веку они совершенствовались. Скажем, например, удар мешком, наполненным песком, по груди или животу, последовательно, сотрясал так, что не только внутренности, но мозги разлетались.

Ну а «конвейер» или «стойка», рассчитанные на измор?

Ещё хуже камеры с воздействием высоких или, напротив, низких температур. Тут если не признаешься, можно либо свариться в собственном поту, либо превратиться в ледышку.

Пускание под ногти иголок или сдавливание половых органов, ущемление пальцев рук дверью — примитив старины, такой же, как мат и побои костоломов до потери сознания с последующим окатыванием холодной водой.

Сам Сталин, не вылезавший из тюрем и ссылок, на себе не испытал всего этого, будучи под следствием бессчётное число раз как уголовник и политзаключённый. Но знал хорошо, чем и как можно сломить волю не только таких хилых, как он сам, но и богатырей, упрямых, непокорных, сильных духом.

Знали и те бездарные, невежественные его ставленники, которые, как зайцы перед удавом, ползли к нему на животе.

Не зря ведь Лазарь Каганович — один из ярых сторонников репрессий, который с бездушностью заносчивого надсмотрщика мог шлёпать по мордам подчинённых, потеряв власть при Хрущёве, — слёзно умолял Никиту Сергеевича, робко напоминая: «Мы же знаем друг друга много лет, прошу не допустить, чтобы со мной расправились так, как расправлялись с людьми при Сталине».

И Генриха Ягоду (Гершеля Иегуду) вы, Николай Алексеевич, характеризуете как скользкого типа: «Женат на внучке Свердлова, с двадцатого года в органах ВЧК. С 1934-го возглавляет ОГПУ».

Это он, оказывается, внедрил систему доносов, насадил во всех учреждениях, организациях, предприятиях и в руководстве в центре и на местах секретных сотрудников, следящих за каждым, начиная с начальников и кончая дворником.

Это Ягода умножил количество тюрем, лагерей и усеял массовыми захоронениями расстрелянных, ни в чём не повинных людей, лесные трущобы и степные просторы страны. Не по собственной воле, конечно.

И вдруг сам оказался в камере предварительного заключения как враг народа, бывший сексот царской охранки, польский шпион, агент гестапо, убийца Кирова, отравитель Максима Горького и Куйбышева.