Мариам Ибрагимова - Диалог с тайным советником Сталина

Как известно, граница эта проходила очень близко от «колыбели революции», которую финны могли обстрелять из крупнокалиберных орудий, то есть один бросок от границы до Ленинграда.

Сталин предложил финнам отдать нам часть территории Карельского перешейка. Но финны отказали.

Сталину оставалось одно: отодвинуть границу штыками.

Генералитет советских Вооружённых сил считал Финляндию ничтожной бывшей провинцией России, территориально равной Архангельской области.

На военном совете, который собрал Сталин, было решено «закидать Финляндию танками». После совещания

был подготовлен оперативный план с учётом дислокации войск противника с его укреплённым районом. Определили число наших войск с техническим оснащением, способных мощным сокрушительным ударом завершить кампанию.

В успехе Сталин не сомневался. Он был уверен в способностях преданных ему полководцев.

Однако развернувшиеся военные действия при отчаянном сопротивлении вооружённых сил Финляндии, с безуспешными операциями советских войск, не только погасили оптимизм самоуверенного вождя, но и ввергли его в замешательство.

Войска нашего Ленинградского фронта в несколько раз превосходили численность пятнадцати финских дивизий. И, конечно, финны не выдержали бы внезапного удара русских, но преградой на пути наших сил оказалась линия Маннергейма — целая система первоклассных оборонительных рубежей.

Маннергейм — бывший офицер царской службы России, отличный военспец, подобный тем, которые, перейдя на сторону революции, обеспечили большевикам победу в Гражданской войне и в благодарность за это были уничтожены Сталиным и его невежественными в военной науке партизанскими командирами, — к счастью, оказался в Финляндии.

В те предвоенные годы, после 40 тысяч репрессированных и расстрелянных только за один 1937 год, сменился высший командный и начальствующий состав Красной армии. Теперь выдвиженцы из конармии Ворошилова, готовясь к мировой революции, делали ставку на кавалерию и «царицу полей» — пехоту, вооружённую штыковой винтовкой образца 1891 года.

А тут перед нашей пехотой оказалась крепко укреплённая приграничная полоса сплошных минных полей и колючей проволоки в тридцать-сорок рядов вместо обычных трёх-четырёх, составлявших линию обороны.

За этой полосой следовали доты со стенами толщиной в полтора метра, состоящие из бетона и железа. Основу бетона составлял цемент марки «600», который выдерживал удар любых снарядов. Сверх дотов была трёхметровая насыпь камней. В таком доте могло укрыться и вести огонь до десяти пулемётчиков и три-четыре артиллериста с орудиями.

Для хранения боеприпасов, продовольствия и воды были сооружены особые подземелья, соединённые ходами сообщений. Доты и дзоты были построены так, что каждый мог защищать подступы не только к себе, но и двум соседним, расположенным справа и слева, с соответствующим расположением основных точек.

Кроме того, в местах труднодоступных, за укреплённой линией, советскую пехоту встречали целые подразделения белофинских лыжников в белых маскировочных накидках, вооружённых пистолетами-пулемётами, которые, укрывшись в кронах деревьев, прицельным огнём с близкого расстояния косили красноармейцев, сами почти не имея потерь.

В ту суровую зиму морозы достигали более сорока градусов. Наши бойцы, в особенности раненые, гибли и теряли боеспособность ещё от холода, обморожений.

Несмотря на колоссальные потери в живой силе, советское командование в надежде, что линия Маннергейма будет прорвана, враг покажет спину, а им достанется громкая слава победителей, гнало, как скот на бойню, тысячи наспех обученных новобранцев, к тому же плохо обмундированных, на минные поля, на сорок рядов колючей проволоки, навстречу шквальному огню врага.

Каждый метр продвижения стоил десятков солдат. На подступах к дотам и дзотам образовывались валы закоченевших трупов.

Тогда командование фронта разработало план обхода линии севернее Карельского перешейка. Но там путь нашим бойцам преграждали дремучие, непроходимые леса с сугробами, в которых красноармейцы увязали по грудь, а финские снайперы тут же их расстреливали.

Две наши дивизии, посланные в обход, на этом пути были уничтожены.

О продвижении какой-либо техники и речи быть не могло. Тогда было решено вновь идти в лоб, наплевав на бесчисленные потери, тем более что Сталин лихорадочно ждал победы и торопил командование.

Как вы пишете, Николай Алексеевич, за месяц тяжёлых боёв Ленинградский фронт преодолел только предполье, только приблизился к основным укреплениям линии Маннергейма, а штурмовать уже не было сил.

Побыв несколько дней на фронте, вы, Николай Алексеевич, убедились, что положение наше катастрофично — мы не достигли успеха.

Скомплектованные, согласно решению Ворошилова и Щаденко, воинские части из отдельных рот и батальонов приграничных частей и военных округов, брошенные на помощь терпящим поражение силам Ленинградского фронта, оказались небоеспособными.

Командиры не знали, какие силы слева, какие справа и кто поможет им в трудную минуту.

Тогда-то и встретились вы со Сталиным. Доложили ему о положении дел, высказались о необходимости коренных изменений для улучшения положения на фронте.

— Каких изменений? — спросил вас Сталин, наполняя бокал мускатом. (Сидели вы в его домашнем кабинете.)

— Немедленно прекратить наступление. Надежды на успех нет, если даже удвоим число войск.

— Неужели обстановка так уж безнадёжна? Чего недостаёт? Артиллерии? Авиации? Мы можем дать и то и другое.

Вы ответили:

— Артиллерия застревает в сугробах и отрывается от пехоты. А которая на передовой — используется плохо. Взаимодействие не налажено. Пушкари сами по себе, пехотинцы тоже, с авиацией у них практически никакой связи. Радиосвязь нигде не налажена.

Сталин с наивностью первоклассника спрашивал:

— Почему застревают в сугробах? Объясните мне, Николай Алексеевич. Мы дали туда много автомашин, тракторов из народного хозяйства.

— Стоят эти машины и трактора. Без горючего. В заносах. Нет для них обогревательных пунктов, ремонтных мастерских.

И главное, что вы подчёркивали, — это то, что большинство командиров полков и дивизий по уровню своих знаний военного дела не отличались от подчинённых, добавив, что для исправления положения, пока не поздно, надо освободить из тюрем и лагерей бывших военачальников, которые ещё живы.