Владимир Чиков - Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала

— А как же понимать тогда твое участие в «мокрых делах» в Испании, Аргентине и Мексике? Тогда ты служил тоже в разведке?

Иосиф никогда не думал, что ему могут напомнить старательно загнанные им в глубь сознания и памяти тени прошлого, связанные с покушениями на Андреса Нина, Льва Троцкого и с проведением разведывательно-диверсионных акций в годы Великой Отечественной войны в порту Буэнос-Айрес. Обидевшись за напоминание о прошлом, Теодоро замкнулся и ушел в себя. Ширяев пытался разговорить его, но сделать это было трудно, — слова не доходили до разведчика-нелегала. Он размышлял о сугубо своем: «А не послать ли мне всех тех, кто узаконил в Москве такое насилие и несправедливость, кто разрабатывал авантюрные планы покушения на Тито, куда подальше?» Но он тут же отверг эту мысль: «Мне не простят потом этого… Найдут и уничтожат, как это было с такими же, как я, разведчиками, — Кривицким и Порецким… Доказывать же Ширяеву, что надо отказаться от подготовки и совершения теракта, бесполезно. Ему приказали, вот он и уговаривает… Ничего не поделаешь, надо давать согласие и на исполнение покушения, и на страховочное письмо к жене с сообщением о намерении пожертвовать собой во имя благого дела. А потом, когда подойдет время действовать, можно будет и отстраниться от всего этого… Потянуть время или сказать, что контактов с объектом покушения пока не предвидится…»

Тем временем полковник Ширяев, все еще надеясь услышать от Макса хоть что-то обнадеживающее, говорил о том, что Родина за выполнение указания Сталина может наградить его Золотой Звездой Героя…

— Я, конечно, не могу распоряжаться вашей судьбой, — Ширяев опять перешел на «вы», — вы должны решать все сами…

Иосиф в ответ улыбнулся, долил в рюмку виски, опустошил ее, закурил и, словно бросаясь с вершины в бездну, — отрывисто произнес:

— Ладно, я согласен! И хотя надежды на успех при ваших вариантах покушения мало, но я попробую…

— Так вы предлагайте свои варианты, — подхватил Иван Федорович. — Вы же говорили, что у вас есть что предложить.

Понимая, что предстоит балансировать, как при переходе по канату над пропастью, и что по какую бы сторону ни упасть, сорвавшись в пропасть, — все равно будет смерть, Григулевич предложил использовать «медовую ловушку», то есть «обольщение сексом» — подставить «Нерону» красивую молодую женщину, а еще лучше девушку.

— Такую, как Фанни Каплан или Мата Хари, — пояснил он. — «Нерон» падок на сексуальные удовольствия… Так подберите ему в Москве красивенькую девушку, перед страстью к которой он не мог бы устоять. А я помогу вам засветить и подставить ее ему…

Погасив папиросу, Иосиф бросил быстрый взгляд на Ширяева, пытаясь разгадать его реакцию на сказанное. Но неподвижное и безразличное, как маска, лицо полковника ничего не выражало. Иван Федорович молчал, давая своему собеседнику возможность высказаться до конца.

— Второе мое предложение — более лояльное по отношению к «Нерону». Я о нем вам уже говорил. Если мы хотим действительно избавить Югославию от титоизма, то не надо прибегать к физическому уничтожению лидера. Лучше всего, повторяю, решать этот вопрос дипломатическим путем. Почему бы тому же Молотову или Вышинскому не сесть в Белграде за один стол переговоров с Тито? Надо же идти навстречу друг другу. А если будет необходима моя помощь в организации такой встречи, скажем, на уровне министров иностранных дел или их заместителей, то я, как посол дружественной Югославии страны, готов в этом случае подключиться…

— Но Югославия может не принять костариканского посредничества, — предположил Ширяев.

— Это уже другой вопрос. Главное — идея.

— Идея принимается. Я доложу о ней нашему руководству. И, конечно, о первом вашем предложении.

Григулевич охотно кивнул.

— Если у меня возникнут новые мысли по теме нашего разговора, то я сообщу вам в Центр.

— Хорошо. А теперь я прошу вас все же написать письмо жене.

— Что конкретно я должен написать в нем?

— Сначала пересядьте за столик, что напротив вас у окна. Там есть бумага, чернила, ручка и готовые тезисы для развернутого письма, которое вы можете изложить в произвольной форме и насытить своими размышлениями, обещаниями и извинениями.

Теодоро подошел к столу у окна и, не садясь за него, взял листок с тезисами. Прочитав их, он повернулся к Ширяеву и, слегка покраснев, спросил:

— А можно мне, Иван Федорович, подготовить это письмо в отеле наедине с собой? Я привык уже в Италии работать с добытыми информационными материалами и отчетами для Москвы только наедине, когда никто мне не мешает. А завтра утром я занесу вам сюда свое письмо.

Полковник Ширяев, понимая, что письмо — это весьма важный для Центра документ, подтверждающий согласие разведчика-нелегала на «патриотический» поступок, решительно возразил:

— Нет, Теодоро, это надо сделать сейчас. А чтобы не мешать вам сосредоточиться, я покину вас ровно на час. — Он посмотрел на настенные часы, сверил их со своими наручными и, взяв лежавшую на столе пачку папирос, направился к выходу, приговаривая: — Можете заодно подготовить и ответ на письмо Тишкова, которое я вам передал.

Когда Ширяев вышел, Теодоро, поглядывая на развернутые перед ним тезисы, стал обдумывать, с чего начать ему свое послание жене. Когда закончил письмо, то для проверки возможно допущенных ошибок начал читать его вслух:

«Моя любимая женушка, моя дорогая Лаурита!

Мне всегда очень хочется называть тебя настоящим именем, однако как мало имею я возможности делать это. И сейчас, когда пишу тебе, может быть, последнее письмо, вспоминаю как большие, так и маленькие события из нашей совместной тринадцатилетней жизни, полной стольких радостей и переживаний, надежд и горя.

Мне надлежит выполнить одно задание, которое, возможно, является одним из самых важных и последних в моей жизни. Признаюсь, мне не о чем сожалеть в моей жизни, кроме одного: сделано слишком мало. Все, что я сделал, делал сознательно, в силу своих убеждений. И когда жизнь ставила перед выбором — продолжать борьбу или отказаться, то я выбирал первое. Во имя высших идеалов я всегда отдавал предпочтение борьбе, борьбе с жестокостью, несправедливостью и подлостью. И когда я смотрю вперед, в будущее, то вижу перед собой новый, преображенный мир, за который мы с тобой боролись вместе; вижу общество, в котором господствует добро вместо зла и где вечно сияет солнце.

О тебе, только о тебе я думаю в этот час, когда пытаюсь подвести окончательный баланс тому, что же сделал я за свою короткую жизнь. И, как никогда ранее, я сожалею о том, что не был так совершенен, что был подчас несправедлив и несколько несдержан по отношению к тебе. Я, конечно, имел много недостатков и слабых сторон, но, может быть, наиболее сильными моими качествами были стойкость и верность делу партии, а также мое стремление бороться до последнего вздоха с собственными недостатками.