Юлий Квицинский - Время и случай

Далее Генштаб предлагал сократить СНВ до 6 тыс. боезарядов и 1240 носителей, если будут запрещены ударные космические вооружения и убраны из Европы новые американские ракеты, и до 10 тыс. боезарядов и 1800 носителей, если будут запрещены только космические вооружения. Я возразил Ахромееву, что по его варианту запрет космических вооружений фактически не влек бы за собой никаких сокращений наших СНВ и всем стало бы ясно, что разговор о космосе был с нашей стороны лишь способом тормозить переговоры. Маршал согласился с этим и предложил сокращение до 8 тыс. боезарядов.

После этого произошли странные вещи. Явно по указанию Г. М. Корниенко наш заместитель министра В. Г. Комплектов предложил отложить все эти инициативы как несвоевременные и ограничиться на третьем раунде переговоров лишь объяснениями инициатив М. С. Горбачева. Конкретные цифры сокращений надо было приберечь для встречи с Рейганом (если они понадобятся). Никакой границы между разрешенными научно-исследовательскими работами по космосу и созданием вооружений проводить не следовало.

Я выступил против этого. Против был представитель ВПК и, разумеется, сам Ахромеев. Совещание закончилось почти скандалом. Военные разобиделись. Представитель КГБ в этих условиях предложил отправить делегацию на переговоры вообще без всяких директив.

20 августа меня вызвал Э. А. Шеварднадзе. Он строго спросил, где директивы. Я ответил, что их нет. Почему? Потому что разработки военных не приняты МИД СССР. Нас призывают пропагандировать интервью Горбачева, но под ним нет никаких проработанных цифр. Более того, те исполнители, которые должны их просчитать, не знают даже текста интервью. Целый ряд пунктов интервью носит чисто пропагандистский характер.

Министр удивился. Чего, мол, считать, ведь будет сказано, что сократить надо вооружения на 50 процентов. Пришлось пояснить, что для переговоров надо точно определить приемлемую для нас структуру подобных сокращений. Это требует тщательной проработки. Если просто сократить наши СНВ вместе с американскими СНВ и средствами передового базирования в два раза, то для США это будет 18 000:2, то есть 9000 боезарядов, а для нас 9000:2, то есть 4500 боезарядов. Неясно, что это будут за боезаряды. Не собираемся ли мы менять наши ракеты на американские ядерные бомбы и снаряды?

Подробно объяснил я и ситуацию с вопросом о запрещении научно-исследовательских работ по космосу. Это требование нам надо было давно снимать. Американцы ушли дальше стадии научных исследований, так что требование запретить их мы в основном могли теперь адресовать самим себе. Если мы хотели всерьез говорить о деле, нам давно следовало прекратить подставляться под аргумент, что русские пытаются запретить науку, а американские «галилеи» борются за счастье человека и научный прогресс. Наконец, пока мы болтали о запрете на научные «исследования», мы не могли вести переговоры о том, что реально можно и следует запретить для предотвращения гонки вооружений в космосе. Кстати, вопрос этот был весьма непростым и для нас самих. Каждый раз, когда военные брались обсуждать его, они приходили к интересному выводу, что ничего запрещать не надо, так как все это может вскоре потребоваться нам самим.

В общем, я поддержал предложения военных, вносившиеся 15 августа. Такие предложения Генштаб пишет не часто, и отталкивать его было неправильно.

Следом за мной к министру был вызван Карпов. Насколько я знаю, он говорил примерно то же самое, что и я, хотя вопрос о научных исследованиях его, естественно, особенно не волновал, и он не хотел противоречить Г. М. Корниенко. Но несуразности по ядерным вооружениям, написанные в проекте интервью Горбачева, волновали его очень. Все это должно было затем свалиться в Женеве на его голову, если бы он не начал сопротивляться.

«Странно, — сказал Э. А. Шеварднадзе, — а Г. М. Корниенко считает, что все в порядке». После этого он предложил нам с Карповым просмотреть проект интервью и дать свои замечания. Мы их дали, хотя и понимали, что дело идет к спору с Корниенко. В дальнейшем он все больше расходился во мнениях с новым министром, а затем и с М. С. Горбачевым. В конце концов он ушел на работу в Международный отдел ЦК КПСС.

Переговоры в Женеве продолжались. Наши размашистые инициативы в разоруженческих делах делали положение США сложным, однако американцы свою позицию не меняли.

Мне довелось участвовать в первом визите М. С. Горбачева во Францию, в ходе которого он даже упомянул мое имя как эксперта по вопросам разоружения в своем выступлении в парламенте. Я впервые мог наблюдать М. С. Горбачева вблизи, в работе. Он производил тогда сильное впечатление. Чувствовался новый стиль, стремление к творческому поиску.

Кроме того, у М. С. Горбачева в начале его пребывания на посту руководителя страны был огромный политический кредит доверия. Механизм его возникновения, на мой взгляд, был довольно прост: люди устали от правления «кремлевских старцев». Перед огромной и сильной державой, какой был Советский Союз, вставали новые проблемы, для решения которых требовался энергичный и решительный человек, способный сломать инерцию аппарата и начать реформы. Именно такого человека хотели видеть в М. С. Горбачеве. На него возлагали надежды буквально все слои общества, ему были готовы верить и следовать за ним. В отличие от прежних руководителей тосты за здравие Горбачева пили в первые месяцы после его прихода во многих домах, причем делали это спонтанно и искренне.

Пили, пока он не втянулся в непродуманную антиалкогольную кампанию, поставив, как выразился однажды председатель ГКП Г. Мис, в одну бесконечную очередь и хронических алкоголиков, и нормальных людей, желавших купить бутылку вина на именины своей тещи. Упорство, с которым проводилась эта затея, сопровождавшаяся развалом государственного бюджета, вырубкой виноградников, изгнанием с работы «ослушников», было, пожалуй, первым сигналом, означавшим, что новый Генеральный секретарь ЦК КПСС не всегда улавливал, что же происходит в стране на самом деле.

Впрочем, поначалу все, конечно, подчинялись партийной дисциплине, демонстрируя миру, что мы не во всем люди нормальные. На приемах для иностранцев в Верховном Совете СССР стали подаваться соки под селедку. Ретивые сопровождающие М. С. Горбачева в поездке во Францию пронзительным шепотом предупреждали советских участников протокольных мероприятий, что вино (это во Франции-то!) с подносов у официантов брать не следует. На наших протокольных мероприятиях в Женеве некоторые нахальные американские жены просили дать понюхать им стакан, из которого вы пьете, и, заговорщически подмигивая, говорили, что вы «не выдерживаете линию Горбачева». Над нашими послами нередко в открытую издевались всякие, в том числе и высокие, гости, которым вдруг приходило на ум выпить водки именно в советском посольстве. При этом добавляли, что если водки у посла нет, то они прихватили с собой бутылку в багажнике автомобиля и приглашают распить ее, выйдя за пределы здания посольства.