Юлий Квицинский - Время и случай

Пришлось доложить об этом Корниенко, который всем своим видом показывал, что ничего иного и ожидать нельзя было. Получалось, что я вторично «вляпался» с этим Кампельманом, который, похоже, не хотел отказываться от пунктов, обсуждавшихся 11 октября, но предпочитал сделать так, чтобы за дело взялся Нитце. Либо же Кампельман указывал мне на главное препятствие в этой схеме, которым мог быть «дед». Мне, однако, эти маневры не понравились. Я хорошо помнил совет Кампельмана «не ложиться под колеса». Сам он не ложился, предлагая сделать это другим.

На следующий день, когда Шульц был на приеме у Горбачева, из посольства США позвонили в наш американский отдел и от имени Нитце передали, что он готов встретиться в 11 часов, если у меня есть что сказать ему. Я ответил, что не имею сказать ничего нового.

Судя по всему, Нитце обиделся. Вечером того же дня он упрекнул меня, что постарался сделать все, что мог, но я отказался с ним встречаться. Он «нашел» меморандум Кампельмана про беседу 11 октября, который как-то прошел мимо его внимания. На его взгляд, в этом меморандуме нет основы для продолжения разговора, Я ответил, что в таком случае пусть он забудет об этом меморандуме, тем более что беседовали мы по этим вопросам не с ним.

На этом наши контакты с Нитце закончились. Когда меня назначили послом в Бонн, он прислал мне письмо с поздравлениями и высказал уверенность, что я буду хорошим послом. Я не ответил ему на это ничего, о чем потом жалел. Не пошел я и на обед, который однажды был устроен в честь Нитце в Бонне. Зачем было пилить еще раз опилки? Но в жизни моей этот человек оставил глубокую зарубку.

В конце ноября в Женеве проходила первая встреча М. С. Горбачева с Р. Рейганом. Мне довелось участвовать лишь в некоторых беседах в широком составе и внутренних совещаниях, так что судить о всем происходившем я не мог. Однако дело, особенно поначалу, явно не клеилось. Рейган мертвой хваткой вцепился в свою СОИ и отстаивал ее с большим упорством. Горбачев нажимал на него, как мог. Затем проходили встречи в расширенном составе, куда призывали Карпова, Обухова и меня. На этих встречах в бой с американцами вступал Корниенко, увлекался, не чувствуя, что Горбачев невольно попадал в положение зрителя, за которого кто-то вел переговоры, да еще при этом сердил американцев. Это очень не понравилось тогда нашему будущему президенту. С раздражением он говорил потом: «Ну и МИД, как же он, этот МИД, себя ведет».

22 ноября М. С. Горбачев провел небольшое совещание. Он был раздражен и расстроен, несколько раз повторял: «Что это за встреча на высшем уровне? Что делает этот президент? Как сосед по даче он был бы хорошим партнером, но как политический партнер оставляет гнетущее впечатление» и т. д. Бросив взгляд в мою сторону, Михаил Сергеевич вдруг спросил, а где же Кампельман. Он вообще не появляется. Вот как! Тут Горбачев прочел какой-то стих военных лет, где речь шла о письмах из тыла, в которых солдату писали «святую неправду», и заметил, что надо повысить надежность информации. Это был камешек в мой огород. Кампельман мудро поступил, просто уехав на это время из Женевы, предоставляя высшему руководству самому выяснять свои отношения и попробовать совместить несовместимые, но зато такие принципиальные позиции.

К вечеру того же дня Горбачев сказал Рейгану, что если совместное коммюнике не получится, то обойдемся и без него. Было видно, что он обиделся. Американцы засуетились, стали доказывать, что без коммюнике нельзя. Порешили после этого создать группу, в которую вошли Бессмертных, Карпов, а от них Риджуэй, Перл и еще кто-то. С утра группа засела за коммюнике, а Михаил Сергеевич ушел разговаривать с Рейганом с глазу на глаз. После этого разговора наши представители в группе получили от него указание просто записать в коммюнике, что «переговоры будут продолжены с учетом предложений, внесенных обеими сторонами».

Эта тощая формулировка не устроила американцев. Группа продолжала заседать всю ночь, получая указания от Г. М. Корниенко, который как-то ухитрялся общаться с начальством. В результате родилось совместное советско-американское заявление, где была идея 50-процентного сокращения стратегических средств, а также промежуточного соглашения по средствам средней дальности, но не было космоса. Этот вопрос, как пояснил Г. М. Корниенко, пришлось решить путем ссылки на коммюнике Громыко и Шульца от 8 января 1985 года, где космос упоминался. Так, несмотря на все трудности, был сделан шаг вперед в направлении договоренностей последующих лет.

На наших переговорах вскоре наступили рождественские каникулы. Мы возвратились в Москву и долгое время работали над речью М. С. Горбачева на сессии Верховного Совета СССР. Бригада по написанию речи заседала на ближней даче Сталина. Так я впервые попал в это окруженное всякими легендами место.

Параллельно шла подготовка директив к следующему раунду переговоров. 2 января 1986 года состоялось Политбюро по этому вопросу. М. С. Горбачев в ходе заседания передал нам как бы памятку, которой надлежало руководствоваться при выработке нашей позиции. В ней, в частности, содержалось предложение о прекращении ядерных взрывов, полной ликвидации ракет средней дальности СССР и США в Европе, запрещении химического оружия и т. д. После этого он уехал в Пицунду, оставив Шеварднадзе и Зайкова с поручением довести дело до конца.

Надо сказать, что перед новым годом мы, то есть Карпов, Обухов и я, вместе с Корниенко и Ахромеевым были у Генерального секретаря. В ожидании приема Корниенко внезапно обратился к Ахромееву с весьма энергичной речью, которая, разумеется, предназначалась прежде всего для тех, кто вел переговоры в Женеве и писал директивы. Он сказал, что сейчас все чаще стали выдвигаться предложения по вопросам разоружения, которые наносят вред нашей безопасности. Поэтому надо поставить вопрос о привлечении авторов этих предложений к партийной и государственной ответственности. Маршал поддержал идею и даже поспешил высказать ее Горбачеву, в то время как Г. М. Корниенко предпочел промолчать. Реакция М. С. Горбачева была вежливой, но явно негативной. Его памятка, которую он передал затем на Политбюро, свидетельствовала, что он не принимает возражений и замечаний, высказанных Ахромеевым с подачи Корниенко.

После этого заседания Политбюро последовала серия тяжелых совещаний в Генштабе. Ахромеев вспоминал ошибочные решения Хрущева по сокращению наших вооружений и вооруженных сил, говорил, что Генштаб может и прекратить сотрудничество с МИД СССР, а если надо, то и пойти «на драку». Тем временем Корниенко, числившийся в отпуске, работал в Генштабе. В результате Ахромеев вскоре объявил, что к XXVII съезду КПСС они разработали план полного ядерного разоружения. Он нужен срочно, так как иначе американцы могут перехватить эту идею. Вообще-то они над этим планом работают в Генштабе целый год, но теперь пришло время пускать его в дело.