Юлий Квицинский - Время и случай

После коллегии министр предложил мне подать в отставку с поста первого заместителя. При этом он сослался на указание М. С. Горбачева. На дипломатической службе я мог, однако, оставаться.

Заявление я написал на следующий день. Было, конечно, больно. Позади — 32 года службы Советскому Союзу и его внешней политике. Но вместе с тем я испытал и чувство облегчения. С моих плеч свалился груз ответственности за дальнейшее. Советский Союз, такой, какому мы всю жизнь служили, доживал последние дни. Было ясно, что и советская внешняя политика кончается вместе с прежним Союзом. Наступал какой-то новый этап. Каков он будет, вряд ли кто-либо взялся бы предсказать с точностью, но радостей он не сулил. На первый план выходила политика провозгласивших свой суверенитет бывших союзных республик. Наступали распад, потеря внешнеполитических позиций, каждодневное унижение сильным слабого.

В такой момент захотелось уйти, оглянуться назад, подумать о том, как мы жили раньше и пришли к нынешнему финалу. В кармане у меня лежала путевка в Нижнюю Ореанду, дававшая право на две недели размышлений в одиночестве. 1 сентября я вылетел с женой в Крым. Было раннее утро. На Внуковском аэродроме радио со смаком сообщало, что тридцать советских послов подают в отставку. Я в отставку уже подал.

К дипломатическим делам ни мои родители, ни деды, ни прадеды никогда никакого отношения не имели. Не было у меня ни могучих родственников, ни «волосатых рук», ни высоких друзей, помогавших делать карьеру. Прошел я весь путь от переводчика до первого заместителя министра иностранных дел сам. И это было мне всегда большим подспорьем на службе. Почти все я умел делать сам, своими руками или во всяком случае знал, как надо делать.

Меня нередко критиковали друзья, что я не очень стараюсь распределять работу, втягивать в нее возможно более широкий круг людей. Это справедливый упрек. Но в ситуациях, когда нужно действовать быстро и точно, чаще всего бывает необходимо обойтись минимумом людей. Тогда важно работать прежде всего самому руководителю. Одного умения править чужие мысли может оказаться и недостаточным.

Родился я во Ржеве 28 сентября 1936 года. Бабушка говорила мне, что в тот день шел снег. Роды у матери были тяжелыми, она долго потом болела. Отец приезжал из Москвы и, глядя на меня, сокрушался, что больно велик родился сын и чуть не отправил на тот свет его молодую жену. Первые месяцы мы находились с матерью у бабушки во Ржеве, так как жить в Москве было негде. Потом родители приняли смелое решение уехать в Сибирь. Там обещали жилье.

Так в 1938 году мы оказались в Красноярске. Родители преподавали в Сибирском лесотехническом институте, отец — лесоводство, мать — почвоведение. Жили в одноэтажном бревенчатом доме, но на каменном фундаменте. По московским масштабам жили роскошно: на нашей половине дома было три комнаты. Дом был добротный. Раньше он принадлежал врачу со странным именем Манжюс Белый.

Стоял этот дом на улице Марковского. Немощеной, с деревянными тротуарами. Напротив были городские бани. За домом — конный двор и огороды.

В те годы Красноярск, захолустный городок, располагался на левом берегу Енисея. На правом берегу ничего не было. Вдоль города шел проспект Сталина, мощенный булыжником. Была еще одна мощеная улица. Она носила имя Ленина. Остальные улицы покрывал толстый слой пыли в сухое время года и глубокая грязь в ненастье. Наряду с лесотехническим был еще небольшой педагогический институт. Промышленность исчерпывалась кожевенным и лакокрасочным заводами. Добавьте к этому два постоянно действующих кинотеатра «Рот-Фронт» и «Совкино», одну церковь, драматический театр, городской парк культуры, музыкальную школу, краевой музей и библиотеку. На этом достопримечательности тогдашнего Красноярска, кажется, исчерпывались.

Однако мне лично казалось этого тогда вполне достаточно. Во всяком случае я рос большим патриотом города и впоследствии, приезжая в Москву, сильно злил свою родню заявлениями о том, что в Красноярске все выглядит не хуже, чем в столице.

В первый раз в отпуск в Москву мои родители выбрались в июне 1941 года. Это было длинное путешествие. Поезд шел тогда пять суток. Утром на самом подъезде к Москве стало известно о начале войны с немцами. Все были испуганы, и этот испуг передался мне. В предрассветных сумерках поезд шел медленно, и мне чудился за каждым кустом неведомый враг. Но проснулся я затем ярким солнечным днем на квартире у своей тетки на старом Арбате над вкусно пахнувшим магазином «Восточные сладости». Настроение было отличное, меня кормили киселем, обещали куда-то вести в гости.

Правда, отпуск родителей был сорван. Вскоре Москву начали бомбить. Мы срочно отправились с матерью назад в Красноярск, а отец с помощью какого-то доброго милиционера сумел зайцем сесть в поезд на Ленинград, где была назначена защита его кандидатской диссертации в Лесотехнической академии.

Вскоре все наше семейство опять собралось в Красноярске. Подъехали дедушка с бабушкой, эвакуированные из Москвы. В нашей квартире появились беженцы из Белоруссии — еврейская семья Рудельсонов.

Годы войны оставили в моей душе прочную по себе память. Жили мы, как все, впроголодь примерно до конца 1943 года. Дела на фронтах шли сначала плохо. Каждый день мой дед слушал с раннего утра радио. Наша армия сдавала и сдавала города, о чем дед то печально, то со злостью сообщал за завтраком. В институте у отца мобилизовывали студентов. Оставались одни девчонки. Создавалась, насколько помню, сталинская сибирская бригада.

Вскоре небольшая часть студентов вернулась. Но уже кто без ног, кто без рук, кто без глаз. Воевали по принципу: возьми винтовку убитого товарища или добудь себе оружие в бою. В школе от холода замерзали чернила в чернильницах. Постоянно кто-то плакал. То убьют на фронте у кого-то отца, то учительница рыдает по мужу. Летом 1942 года принесли похоронку на брата моей матери — дядю Шуру. Он был гордостью семьи — химик, талантливый изобретатель. Погиб под Ельней.

Пару раз призывали на службу отца. Он имел звание капитана и был по военной специальности офицером химической защиты. В начале войны ему было 48 лет, так что под первый призыв он не попал. Потом он на некоторое время исчезал куда-то в какие-то лагеря, но каждый раз возвращался, сообщая, что, как видно, химической войны пока не предвидится. Потом получил броню как преподаватель вуза и на том его военная карьера закончилась. На фронте побывал лишь в первую мировую войну, будучи еще студентом университета.

Наш дом стоял неподалеку от улицы Сурикова, которая через Качинский мост вела на так называемую Часовенную гору. Там было кладбище, а несколько дальше военный городок, где шло обучение новобранцев и формирование маршевых частей. Через определенные регулярные интервалы с горы под музыку военного оркестра спускались и проходили мимо нас на вокзал колонны уходивших на фронт солдат. Их приближение было задолго слышно, так что люди сбегались к улице Сурикова их провожать. Впереди, конечно, были мы, мальчишки. Солдаты пели. Обычно это была «Вставай, страна огромная». Вместе с ними пела и улица. Я на всю жизнь сохранил в памяти эти сцены и любовь к военным песням тех лет. Звучат в них единение и сила. И вера. И цель. Все то, чего нам стало так не хватать потом.