Юлий Квицинский - Время и случай

И после возвращения в Берлин П. А. Абрасимова в политике ГДР мало что изменилось. Правда, в 1975 году был подписан с ГДР новый договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. ГДР отозвала назад свою оговорку, сделанную в 1955 году при вступлении в Варшавский договор, о возможности выхода из этого договора в случае воссоединения. Но закулисные сделки с ФРГ продолжались, причем их содержание оберегалось от посторонних глаз обеими сторонами с такой тщательностью, которой вряд ли удостаивались самые большие секреты НАТО и Организации Варшавского договора. Секретом для непосвященных в ГДР, да и в Советском Союзе, оставалось и то, сколь натянутыми становились отношения между Москвой и Берлином.

Об этом знали буквально считанные люди. В этом я мог лично убедиться, работая с середины 1978 года в Бонне. Тогдашний постоянный представитель ГДР в ФРГ М. Коль, непосредственно участвовавший в составлении многих важнейших договоров между ГДР и ФРГ, не имел представления о столкновениях, которые у нас бывали с Берлином по поводу курса, проводившегося в германских делах Хонеккером. Вообще у меня было впечатление, что почти все деликатные дела с ФРГ делались в обход МИД ГДР и постоянного представительства ГДР в Бонне. Для этого были особые каналы и специально выделенные люди типа Шалька — Голодковского. Углядеть за их деятельностью нам стоило больших сил, да и не всегда удавалось.

В 1976–1978 годах в недрах МИД СССР во взаимодействии с КГБ и Минобороны несколько раз готовились серьезные аналитические записки, в которых давалась оценка внутреннего положения ГДР под углом зрения ее нараставшей зависимости от ФРГ и лавинообразного расширения связей двух германских государств. О своей обеспокоенности по этому поводу временами сигналили нам и соответствующие службы трех западных держав.

Не думаю, что эти документы сохранились.

А. А. Громыко и руководство КГБ подолгу читали их и возвращали авторам без комментариев. Подписывать записки и вносить на рассмотрение Политбюро ЦК КПСС начальство не хотело. А неподписанные проекты, как правило, в конце года должны были уничтожаться. Так что следов, скорее всего, больше нет.

Возникает, конечно, вопрос, почему эти записки не подписывались. В них было предсказано многое, что случилось затём в 1989 году, вплоть до прогноза, что центром кристаллизации оппозиционных сил станет, скорее всего, евангелическая церковь, а столь прочные на первый взгляд партийные и армейско-госбезопасные структуры на самом деле подвергнутся процессу быстрой эрозии. Но, подписав такую записку, тот же Громыко или Андропов должны были бы дать и ответ на вопрос: что же делать? А ответа на этот вопрос не было. Потребовать от ГДР свернуть связи с ФРГ? Но Советский Союз не смог бы возместить неизбежно возникавшие в этом случае потери, которые привели бы к снижению жизненного уровня населения ГДР. Отправить в отставку Хонеккера? Но с каждым проходившим месяцем это становилось все менее реальным, так как политбюро ЦК СЕПГ наполнялось преданными ему людьми. К тому же подобные методы действий давно нами не практиковались, да и склонить к ним все более немощного Брежнева вряд ли было бы возможно.

Кроме того, сама замена Хонеккера в реальном положении дел вряд ли бы что-либо изменила. Его преемнику пришлось бы столкнуться с такими же проблемами и взять на себя ответственность за непопулярный призыв к гражданам ГДР потуже затянуть пояса. Желающих выступить в этой роли найти было бы трудно. Надежда побудить самого Хонеккера начать корректировку своей политики, покаяться в своих ошибках и сойти со сцены, уступив место новому лидеру, была практически равна нулю. Он твердо полагал, что центр творческого марксизма перемещается из Москвы в Берлин, так как ГДР являлась наиболее благополучной в экономическом отношении из всех социалистических стран. Лозунг «Учиться у Советского Союза, значит учиться побеждать» давно никем всерьез не воспринимался и стал предметом ехидных замечаний в среде функционеров СЕПГ. Учиться у Советского Союза было нечему — ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни в идеологии. СССР был нужен ГДР как источник сырья и энергоносителей, а также как военный гарант на случай непредвиденных обстоятельств. В остальном она действовала по принципу: мы сами с усами.

Оставалось только одно — словесная воспитательная работа. Заниматься ею наши лидеры не хотели, понимая, что дело это пустое, а их личные отношения с Хонеккером от этого только усложняются. К каждому приезду Хонеккера, правда, готовились материалы, в которых содержалась более или менее обстоятельная критика его очередных изобретений в отношениях с ФРГ. Но эти материалы, как правило, не реализовывались. Исключение имело место лишь один раз. Каким-то образом наш весьма острый материал проскочил мимо «сита» Международного отдела ЦК КПСС и помощников Генерального секретаря и попал прямо в руки уже тяжело больного К. У. Черненко. Он ничтоже сумняшеся выложил его без купюр оторопевшему от неожиданности Э. Хонеккеру. Но тот быстро пришел в себя, кажется, заверил Черненко, что в ГДР все в порядке, а информацию ему дали не совсем объективную. Заодно рассказал об успехах ГДР на всех направлениях. На этом дело и кончилось.

В начале августа 1989 года, находясь в отпуске в Монголии, я был приглашен выступить перед руководящими работниками монгольского МИД. Кто-то из участников встречи вдруг спросил меня, не считаю ли я реальной опасность, что ФРГ присоединит к себе ГДР. Я ответил тогда, что опасности активных действий ФРГ по захвату ГДР нет. Опасность существованию ГДР исходит из самой ГДР. Если в силу тех или иных причин ГДР взорвется изнутри, она вполне может стать добычей ФРГ. Даже если для Бонна этот взрыв и окажется неожиданным, логика развития событий не оставит Колю иного выбора, как предпринять попытку воссоединения.

Правда, тогда я думал, что правительство ФРГ будет скорее тормозить, чем ускорять развитие событий, опасаясь вмешательства нашей армии и неизбежных последствий такого вмешательства в том числе и для продолжения многообещающего курса М. С. Горбачева в международных делах. Так, собственно, оно и было в первые недели объединительного процесса, пока в Бонне не убедились, что никакого силового вмешательства со стороны СССР не будет. Почва же для того, что произошло затем, была хорошо вспахана и обильно унавожена за годы, прошедшие после майского пленума ЦК СЕПГ 1971 года.

«Закрыв» германский вопрос, установив «преференциальные» отношения с Францией, подписав кучу разных, по большей части бесполезных, документов о сотрудничестве с США, наша дипломатия занялась активной подготовкой к хельсинкской встрече на высшем уровне 1975 года. Путь к ней был тернист и долог, и довелось мне созерцать его в основном со стороны. Мне всегда казалось, что так называемый хельсинкский процесс не сможет гармонично развиваться хотя бы уже потому, что наши американские партнеры явно не были в восторге от идеи сотрудничества на базе сохранения территориального и политического статус-кво в Европе. Мы призывали к проведению конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, а наши американские друзья ворчали, что такая конференция лишь внесет сумятицу в умы европейцев, породит легион неисполнимых желаний и вместо безопасности принесет только неуверенность. В конце концов они оказались правы — из трех так называемых хельсинкских корзин (политической, экономической и гуманитарной) более десятка лет ни политическая, ни экономическая фактически не функционировала. Движение в них было попросту заблокировано западной стороной. Все эти годы весь хельсинкский процесс, по сути дела, кипел и пузырился в третьей, гуманитарной, корзине, где постоянно наседавшей была западная, а постоянно оборонявшейся — восточная сторона.