Евмен Доломан - На безымянной высоте

В ответ — треск автоматов, вспышки огня от гранат на башне, на жалюзи, около гусениц… Танк газанул, загудел и, как и первый, ринулся через гущу толпы…

Дикие животные выкрики, стоны, вопли…

Я зажмурил глаза… Видел, как утюжат траншеи, меня самого в окопе утюжили… но такого месива из грязи и раздавленных людских тел еще не видел…

Танк, уже по ту сторону толпы, развернулся. Снова приоткрылся люк башни. Танкисты предлагают или приказывают сдаться!

В гуще — толчея, выкрики, стрельба.

— Наверное, самодура командира укокошили, который запрещал сдаваться, — высказал кто-то предположение.

Крышка башни становится вертикально, из-за нее поднимается в черном шлеме голова. Танкист что-то кричит присмиревшим оторопевшим гитлеровцам.

— Смельчак, — говорит о нем Губа. — Среди моря хищников высунулся из башни вполроста, не боится…

— Хищники там не все, — уточняет Пахуцкий. — То, видно, море баранов или овец, которым всю жизнь твердят, что они львы. И что им сам бог велел царствовать… А настоящих хищников, которые держат стадо под страхом, там единицы, если их еще не всех прикончили…

Танкист крикнул и показал правой рукой — в одну и в другую сторону.

Толпа зашумела, и вмиг поднялся целый лес рук над головами. Прямо на оттаявшую пашню падали автоматы, пулеметы, лотки с патронами, гранаты…

В то же мгновение над окруженными вспыхивают белые кучевые облачка разрывов. Сердито фыркают осколки, шлепаются даже около нас в насыпь.

Толпа, которая было немного утихла, теперь забурлила с новой силой. Солдаты падали на землю.

— Паразиты, проклятые, бьют по своим из пушек, чтобы не сдавались в плен, — ругается Губа. — Ну и людоеды, ну и подлюги!

А облачков все больше, и на поле даже рябит от серо-зеленых, неподвижных, распластанных немецких солдат…

Несколько танков, которые стоят на пригорке, задвигали своими стальными хоботами, пальнули туда, в лес, откуда бьет вражеская батарея. Ударили раз, второй, третий… Облачков стало поменьше.

Мы, потрясенные зрелищем, лежим молча, как парализованные.

— Они с нами делали еще хуже, — наконец отозвался Пахуцкий, имея в виду «утюженье». — Это наше возмездие им… — Будто ничего нового и не сказал. Но мы опомнились, зашевелились…

Архаровцы Байрачного, не ожидая команды, сыпанули с насыпи вниз, стали собирать пленных. Молодых курсантов не больше половины. Остальные — туполицые, крепкие здоровяки, будто специально с бычьими шеями, откормленные.

— С такими головорезами иначе и нельзя! — презрительно, брезгливо сплевывает Пахуцкий.

Несколько «тридцатьчетверок» направились к речке, чтобы выбраться на опушку. Опасаясь, как бы не увязнуть в болоте, пронеслись под мостом, где берег и дно русла устланы камнем.

Через несколько минут оборвали свое стрекотание осточертевшие нам «МГ», лишились голоса и автоматы. А машины по опушке помчались дальше — к вражеским минометчикам и артиллеристам.

Теперь на самом верху насыпи поднимаемся в полный рост — уже ничего не угрожает. Поднимаемся, расправляем грудь, оглядываемся.

— Чудеса! — радостно выкрикивает Пахуцкий. — Ты только посмотри! — дергает меня за рукав.

Оборачиваюсь, куда он показывает. Из-под моста тащится вдоль насыпи группа немчуры — человек тридцать. Ведут их наши штабисты, которые были в плену.

— Поменялись ролями, — смеется Губа. — Нашим таки повезло!

А я чувствую, что вмиг сник, что-то навалилось гнетущее, тяжелое.

— Нету, — придерживаю стон, что вырывается из груди. — Нет ни Чопика, ни Червякова…

Пахуцкий какое-то мгновение смотрит на меня, потом слегка толкает выше локтя с нарочитой бодростью:

— Брось, Юрка! Война… На, лучше выпей, — подает мне трофейную, в суконном чехле, флягу.

— Спасибо, Макар, не хочется…

— Наверное, штабисты нас порадуют, — говорит Макар. — Ведь знамя бригады, должно быть, прихватили с собой вот эти немцы, — кивает на пленных, — которые побывали в штабе…

Я и сам об этом подумал.

Спрашиваю у лейтенанта Зыкина, где же знамя. Тот вскидывает на меня воспаленные, покрасневшие от недосыпания глаза.

— У этих, — указывает рукой на пленных, — знамени не было. Мы, когда обезоруживали их под мостом, обыскали каждого.

Да, плохи наши дела. Куда же, думаю, оно могло деваться? Думаю и о том, что Червякова не нашли нигде, и здесь нет. Наверное, остался где-то там, под пепелищем дома. Сгорел… Вместе со штабными бумагами… А Чопик? Где же Чопик? Ну, если бы он удачно драпанул из плена, то давно был бы среди нас. Выходит, где-то в кустах или в бурьяне догнала пуля. Эх, Петя, Петя, неспокойная душа…

Спрашиваю у того же лейтенанта Зыкина, не был ли среди них, ну тогда, ночью, Петя Чопик.

— Нет, не было, я его не видел, — отвечает.

Обращаюсь к другому, к третьему. Никто ничего не знает. Наконец отважился подойти к капитану Чухно.

Чухно идет, опустив голову, будто не он ведет этих пленных, а его ведут, идет сгорбившись, тяжело ступая, словно на его плечи свалили непосильный груз. Мне даже страшно к нему подступиться.

Какое-то время иду молча рядом с ним, он, как бы проснувшись, смотрит на меня вскользь.

— А, Стародуб, — махнул рукой и опустил глаза.

Что мог означать этот вялый взмах руки, я так и не понял. Возможно, это был жест-ответ на собственные мысли, что, мол, все пропало, а может быть, он имел в виду мою особу и после сказанного «А, Стародуб» должен был подумать: «Ни то ни се…» Минуту или больше я надеялся, что капитан что-то добавит, но напрасно. Вот тогда и отважился спросить у него о Чопике.

— Нет, Чопика среди пленных не было, — оживился Чухно. — Я бы не мог его не заметить. И в батальоне его нет? — скосил на меня глаза.

— Нет, — говорю, — ни среди погибших, ни среди живых…

Дотронувшись рукой до груди, капитан остановился, повел головой вдоль улицы. (Я подумал, что у него сердце закололо.) Потом, будто вспомнив что-то, рванул с места и побежал. Бежал немного согнувшись, выставив голову вперед, словно хотел ею кого-то протаранить. Обогнав колонну пленных, догнал группу наших автоматчиков и не остановился…

— Что ты ему такое сказал, что он помчался, как на стометровке? — поворачивается ко мне лейтенант Зыкин.

Пожимаю плечами.

Шагаем к штабу бригады. Вскоре догоняем Чухно. Он, подоткнув под ремень забрызганные полы шинели, копается своими длинными пальцами в дорожной грязи.

Пленные, поглядывая на него, о чем-то поговорили, обошли капитана и двинулись дальше. Штабисты — за пленными. А мы с лейтенантом Зыкиным остановились.

— Что вы потеряли, товарищ капитан? — вежливо поинтересовался лейтенант.

— Все, все потерял, что имел… Не потерял. Такое не теряют. Я спрятал вот здесь, напротив этой избы… Спрятал, а теперь не найду.