Евмен Доломан - На безымянной высоте

— Наверное, наступает рассвет, — говорю. — Темнота смягчилась, уже и собственные сапоги видно.

— Сапоги видно, а с дороги мы сбились. — Байрачный щупает синим лучиком фонаря мокрые кусты бурьяна.

Где-то позади слышен хрипловатый голос старшины Гаршина:

— Берите влево — и выйдете на дорогу…

Выбравшись на обочину дороги, где нет высокого бурьяна, а растет спорыш, по которому легко ступать, Байрачный продолжал:

— Я говорю, что даже курсы и те вошли в мою жизнь. Без них у меня не было бы полного представления об армейской службе, о том, как «куются офицерские кадры». И к ним, к этим курсам, так привык, как и ко всему армейскому. А вот что гибнут люди, к этому привыкнуть не могу. Да еще какие люди! Все корю себя, что так произошло с Пахуцким. Думаю, что и мы в какой-то мере виноваты… — Байрачный из кармана гимнастерки достал папиросу. — Ты смотри, и здесь, под плащ-палаткой, промокли. Наверное, через воротник затекло.

— Закурим, — говорю, — моей махорки, она сухая, в железной коробке ношу.

— Давай, — отряхивает мокрые руки и вытирает о подол гимнастерки. — Ну и льет дождина. Пора бы уже и кончать…

Закурили. После долгого молчания спрашиваю:

— Где же теперь ваша русалка? Мокнет, как и мы, или в сухоньком отлеживается?..

— Почему «отлеживается»? — даже встрепенулся Байрачный; видно, это слово его задело.

— Потому что ночь и дождь, — отвечаю успокаивающе, не хочется его уколоть. — А при таких обстоятельствах люди спят, то есть отлеживаются по-нашему…

Скосил глаза на ротного. Он жадно и поспешно затягивается — раз, другой, третий, не выпуская дыма. Так делают бойцы перед атакой, чтобы, наглотавшись дыма про запас, бросить папиросу, только бы не мешала, а дым пускать, смакуя, медленно, в ожидании грозного «вперед!». Но Байрачный не бросил папиросу, а тяжело выдохнул целую спираль густого махорочного дыма, которая покатилась сизым облачком. Я почувствовал на себе взгляд Байрачного и поднял на него глаза. На его лице не оставили следа ни долгий поход, ни бессонная ночь. Смуглое, мокрое от дождя, оно даже лоснилось. А вот в черных глазах не видно задорного живого огонька, к которому мы все привыкли. Они будто притухли или от раздумья, или от грусти…

— Отгадай мне, Стародуб, такую загадку. — Байрачный оглянулся — наверное, хотел убедиться, что никого нет поблизости. Десятки сапог чвякали по другую сторону дороги. — Нет, лучше реши такую задачу; он — свободный, как орел, полюбил ее, она — его. Но она под строгим наблюдением другого. Потому что другой тоже, видно, ее любит. Она его — нет. Но она — его подчиненная…

— Подчиненная в каком понимании? — уточняю.

— Обойдемся без глупостей, — сердится Байрачный. — Я не шучу, — вздыхает. И уже доверительно-спокойно заканчивает: — Так вот тот, другой, буквально преследует ее, злоупотребляя своим служебным положением, добивается от нее взаимности… Понимаешь, она как в клетке… Так что бы ты сделал на месте первого?

— Значит, на месте вольного орла? — спрашиваю и посматриваю на розовую кромку неба на востоке. «Наверное, день будет погожий», — подумалось.

— Да, да, на месте орла.

— Полетел бы искать свободную орлицу!

— Ну и дурило, значит! — сплевывает окурок Байрачный. — Ты уже потерял Марию Батрак, так и другому это советуешь…

— Есть и такой вариант решения задачи: вырвать эту пташку из клетки — да и все!

— О, это уже заговорил не растяпа, а настоящий мужчина, рыцарь… Только в этом деле есть одно «но».

Тяжело хлюпая по грязи сапогами, подбегает к нам автоматчик из бокового дозора:

— Товарищ старший лейтенант, там, кажется, немцы! — показывает рукой на возвышенность. — В долине, за высоткой.

— Что вы заметили — танки, пехоту или автомашины? — интересуется Байрачный.

— Пехоту и автомашины, — поправляет автоматчик шинель, расстегнутую на груди. — Наше отделение залегло на высоте…

Байрачный, направив посыльного к комбату, разворачивает роту, которая шла колонной, в цепь и приказывает без шума и как можно быстрее оседлать высоту, где залегло наше боковое охранение. Оседлать и окопаться!

— За меня останется лейтенант Расторгуев! — крикнул и подался к комбату, наверное, чтобы выяснить, какое тот принял решение.

— Неблагодарное это дело — бродить по вражеским тылам, — слышу голос Губы. — Рано или поздно, а попадешь в передрягу.

— А ты думал, что после Золочева на Львов пойдешь «зеленой улицей»? — посматривает на Николая Вадим Орлов. — Дудки! Они окружили тот Львов не одной линией обороны. Нам еще выпадет случай в этом убедиться…

Идем по бурьяну, по потоптанной, прибитой к земле переспелой ржи. Другие роты, что продвигались вслед за нами, минули высоту, где мы окапывались, и примерно за полкилометра к западу развернулись цепью и заняли полукругом оборону по обе стороны дороги.

Вдоль обороны широким и быстрым шагом приближается к нам несколько офицеров во главе с комбатом, капитаном Походько. Он время от времени останавливается, осматривается вокруг, оценивая удобство позиции, что-то объясняет командирам и идет дальше. Около нашего взвода задержался:

— Левый фланг у вас открыт, нет соседей. Поставьте сюда пулеметчиков! — и ушел вместе с другими дальше.

Мы окапываемся.

— Мало того, что напитаны водой, как губка, так еще и в грязи вываляемся, — сетует Губа, отваливая лопатой податливый грунт.

— Высохнешь — и следа не останется от землицы, — отзывается Вадим Орлов. — У нас на Урале говорят: хорошо летом: день мокнешь — за час высыхаешь… Благодари бога, что сейчас лето. Вот пригреет солнышко — и все…

— А у нас об этом говорят иначе, — уже взбодрился Губа. — Летом не успеешь намокнуть, как уже и высох. А осенью — не успеешь высохнуть, как снова намок…

— А ну, прикусите языки! — зашипел Гаршин. — Лучше быстрее окапывайтесь да протрите автоматы!

Неизвестно кем принесенный слух перекатывается по всей обороне из конца в конец: наша бригада отрезана от корпуса! Бойцы комментируют эту тревожную новость на все лады, одни высказывают надежду, что Свердловская и Пермская бригады через час-два придут к нам на выручку. Другие говорят, будто эти бригады зажаты немецкой танковой дивизией в Золочеве, третьи утверждают, что свердловчане — в Перемышлянах, а не в Золочеве. И что в Перемышлянах уже более суток идет жестокий танковый бой… Где хоть капля истины — трудно понять. Но, вероятно, произошло что-то непредвиденное или, по крайней мере, нежелательное — факт. Об этом можно судить хотя бы по тому, что пэтээровцев, которые окапываются рядом с нами, сняли и повели ближе к дороге. Теперь они устраивают огневую позицию фронтом на север, а не на юг, как мы.

— Похоже, что наш батальон занимает круговую оборону, — встревоженно заметил Губа.