Андрей Колесников - Путин. Человек с Ручьем

Это было то, что Владимир Путин давно предлагал западным странам, то, от чего они, по его словам, отказывались, то, что превратилось уже, кажется, исключительно в инструмент информационной атаки с его стороны.

Но вот теперь Владимир Путин говорил, что с Францией все-таки договорились.

Обычно Владимир Путин не признается в своих ошибках, в том, что он что-то сделал не так. А те немногие, кто все-таки решается ему возражать, как и те, кто не решается, — они же видят, насколько он, если что-то решил, идет до конца. А многие не понимают, кстати, насколько он в этом смысле абсолютно, несокрушимо последователен. И пытаются настаивать на своем. Хотя, казалось бы, уже даже в истории с Чечней, с которой он начинал, все должно было стать понятно, если бы люди повнимательней смотрели на то, что он делает. Он еще не приступил даже толком к отправлению своих обязанностей в должности исполняющего обязанности председателя правительства, а уже сказал, что мы будем вести себя максимально жестко, мы пойдем до конца. То, что произошло в Дагестане, то, что они вошли на территорию Дагестана, отрезало все пути к отступлению — и ему, и этим боевикам. Они просто разрушили негласный, может быть, набор правил. И, сделав это, в его представлении они потеряли вообще на что-нибудь право, и дальше их нужно было только давить, давить их…

Не сразу все это поняли, и я думаю, что в истории с Сирией тоже не все поняли, когда было объявлено о том, что мы туда заходим, что он и там пойдет до конца. Что Башара Асада он не отдаст, если уж сказал про это. Во время всей этой сирийской операции временами, наверное, казалось, что не может не отдать… такое чудовищное давление было, что казалось, что Бог с ним, с этим Асадом.

В данном случае это вроде бы привело к победе над террористами, хотя, на мой взгляд, мягко говоря, еще не окончательной. Но есть и другие случаи. Сейчас гораздо более сложная, тяжелая история с Крымом. Естественно, сейчас уже всем понятно, что и в этом случае он тоже пойдет — и идет, главное, — до конца. И уже в каком-то смысле дошел до конца.

Получив вопрос от журналиста НТВ Вадима Глускера об «особом месте» Турции в широкой коалиции, российский президент постарался максимально воспользоваться этой подачей, чтобы обсудить турецкий вопрос:

— Мы слышим сейчас о неких племенах, близких для Турции, туркоманах и так далее… Во-первых, возникает вопрос: что на этой территории делают представители турецких террористических организаций, которые сами попадают в объективы фотокамер, а потом выкладывают сами себя в Сеть? Второе: что на этой территории делают выходцы из Российской Федерации, которые находятся у нас в розыске за совершенные преступления и которые точно относятся к категории международных террористов?

Это был новый поворот темы. На наших глазах рождался еще один аргумент, почему российские Воздушно-космические силы активно бомбили именно этот район.

— Наши военнослужащие, — продолжил Владимир Путин, — работали в этом квадрате над тем, чтобы предотвратить возможное возвращение этих людей на территорию России для совершения преступлений. Они выполняли свой долг перед Родиной, перед Россией напрямую. Напрямую!

Да, до сих пор именно в таких выражениях о том, что делают российские военные в Сирии, президент России не говорил.

Владимир Путин между тем становился все азартнее и азартнее. Высказался он и по поводу обстрела колонны, которую российские военные накануне просто сожгли:

— Что же касается обстрела гуманитарной колонны, то, насколько мне известно, эта гуманитарная организация, на которую ссылаются турецкие власти, уже объявила о том, что ее колонны и ее представителей в это время и в этом месте не было. Допускаю, что там была какая-то колонна.

Действительно, это можно было допустить с большой долей вероятности, ведь кого-то все-таки сожгли.

— Но уж точно не мирная, — энергично продолжил Владимир Путин. — И если там и была какая-то колонна, то, наверное, в соответствии с международным правом нужно было согласовать, какая колонна, куда она идет, что она делает… И если этого ничего не было сделано, то у нас возникают подозрения, что колонна была, но совсем не с гуманитарным грузом. Это еще одно свидетельство пособничества деятельности международных террористов.

Было очевидно, что он слишком хорошо все знает про эту колонну. И он даже демонстрировал — именно то, что он все это знает, а не смысл этого знания.

Становилось все интереснее. Пресс-конференция разгоралась медленно, но верно.

Французская журналистка спрашивала как в последний раз:

— Обращаюсь к обоим президентам! Господин Путин, почему вы сейчас развернули системы залпового огня С-400? И господин Олланд: развертывание С-400 соответствует ли духу работы международной коалиции?

— С-400 — это не система залпового огня, это система противовоздушной обороны, — холодно поправил российский президент журналистку, причем он был, видимо, настолько выше всего этого, что даже не воспользовался случаем, чтобы хоть улыбнуться, демонстрируя уровень ее некомпетентности, с которым не следует выходить на разговор с такими людьми, как он. — И у нас не было этих систем в Сирии, потому что мы исходили из того, что наша авиация работает на высотах, до которых не может дотянуться преступная рука террористов.

Странно: такое выражение, с одной стороны, хотелось видеть проиллюстрированным карикатурой Кукрыниксов, а с другой, в сложившихся обстоятельствах оно звучало даже как-то естественно…

— У них нет соответствующей военной техники, которая способна сбивать самолеты на высоте более 3–4 тысяч метров. Нам в голову не приходило, что мы можем получить удар от той страны, которую мы считали своим союзником, — делился российский президент. — Ведь наши самолеты, работая на высотах 5–6 тысяч метров, работали абсолютно не защищенными в отношении возможных атак со стороны истребителей. Если бы нам в голову только пришло, что это возможно, мы, во-первых, давно бы там установили такие системы, которые бы защищали наши самолеты от возможных атак!

В каком-то смысле это был крик души.

— Во-вторых, есть другие технические средства и военные защиты, например, сопровождение истребителями или как минимум технические средства защиты от нападения ракет, в том числе тепловая защита. Специалисты знают, как это сделать! Мы этого ничего не делали, повторяю еще раз, потому что считали Турцию дружественным государством и просто не ждали никаких атак с этой стороны! — Владимир Путин продолжал быть откровенным и даже безоружным, как тот бомбардировщик. — Именно поэтому мы считаем этот удар предательским…

Владимир Путин не в первый раз произносил это слово, на первый взгляд странное для политика. Но для него это, видимо, ключевое слово в случившемся. И до этого деливший людей на «своих» и «чужих», Владимир Путин после гибели наших штурмана и пехотинца перестал воспринимать Реджепа Тайипа Эрдогана как главу государства, с которым в любых обстоятельствах надо разговаривать (а ведь российский президент еще недавно говорил, что для него не важно, что за человек с ним встречается, потому что главное — интересы государства, которое он сам, Владимир Путин, представляет и защищает), а воспринимает его исключительно как предателя.