Андрей Колесников - Путин. Человек с Ручьем

Было ясно: раньше, чем он, она не уйдет, тем более после такого, можно сказать, общения один на один.

Рядом с происходящим в инвалидном кресле сидела Людмила Алексеева, к которой подходили все без исключения присутствующие. Ее здесь уважали и почитали как небожителя. Да ведь она им и была. Она протягивала к этим людям обе руки. Она гладила их, пожилых, по головам.

— Желаем вам крепости! — говорили ей.

— Да, так и будет, — повторяла она. — А главное, вам!..

Она фотографировалась с правозащитниками, и Владимир Лукин, стоявший рядом с ней, кричал:

— Знаете, как называется эта фотография?! Борщев с шампанским!

Валерий Борщев смущался и прятал бокал с шампанским за спиной, а вернее, за спинами своих коллег.

Я тоже подошел к Людмиле Алексеевой и все-таки решился спросить:

— Не слишком ли миролюбивой была ваша речь? Не надо ли было заострить?

Люди, гудевшие, смеявшиеся вокруг, вдруг затихли. И вообще, честно говоря, неожиданно наступила просто гробовая тишина.

— Ведь столько проблем… — по инерции пробормотал я, но этого она, кажется, даже не услышала. Впрочем, выяснилось, что она услышала все, что надо.

— Я так чувствую, — сказала Людмила Алексеева, — я не политик, и я не дерусь с властью.

Она помолчала, подбирая слова, и от этого тишина, мне показалось, уже просто звенела у меня в ушах.

— Я стараюсь власть убедить, — продолжила Людмила Алексеева. — Поверьте, это удается гораздо чаще, чем можно подумать!

Я знаю, что известную фразу Александра Сергеевича Пушкина о том, что правительство у нас все еще единственный европеец и могло бы быть стократ хуже, если бы хотело, — часть думающей публики употребляет, имел в виду Владимира Путина.

Но сам Владимир Путин вряд ли думает в таких категориях вообще. Я считаю, что нет смысла никакого, если хочешь разобраться в Путине, оперировать такими категориями. Ну вот спросите его — и он изумится. Что, например, значит: «от него зависело бы стать стократ хуже»? Не в этом кругу правил он живет, не такими понятиями оперирует в принципе. Спросите его — ну, он пожмет плечами и скажет: «Ну я мог бы быть и стократ лучше, но не могу, а главное, считаю, что я не должен быть стократ лучше, потому что это было бы пагубно для страны». Нельзя быть лучше, но и нельзя быть хуже.

Может быть, даже для кого-то прозвучит удивительно, но он на самом деле во многом, мне кажется, и правда живет для России, и в этом его корысть. Конечно, он хочет остаться в истории, я думаю. Все остальное уже есть, все остальное испробовал. А единственный способ в его ситуации остаться во весь рост, а не потому только, что, какой уж у тебя там срок, ты и сам толком не помнишь, — попытаться чего-то сделать для страны. И он же не хочет остаться в истории каким-то адским злодеем.

Он хочет остаться человеком, который принес ей какую-нибудь великую пользу. Который принес ей Крым. Который разбил террористов на дальних подступах к России. Да просто сохранил Россию, для той же истории. Для прошлого и будущего. Да, вот это: польза для России. Такая, какая может быть связана с его именем навсегда. А чтобы принести пользу России, можно предположить, есть ситуации, когда надо быть гораздо хуже, чем ты есть на самом деле. Или убрать себя вообще из истории надо, чтобы возникнуть в ней в другом виде, более масштабном, может, и в другой момент.

Она снова замолчала. Продолжила, словно возражая уже не мне, а себе:

— Как я могу не быть благодарна?.. Я сказала: да, не надо думать, что все от власти зависит… Будет у нас гражданское общество — и власть вынуждена будет относиться к нему с почтением!

Она ведь хотела сказать, что гражданского общества у нас нет.

— Я жила в Казани, — добавила Людмила Алексеева, и я увидел, как она устала, и жалел теперь, что начал.

Но я же видел, что она не жалела:

— Я жила в Казахстане, я все видела… То, что происходит сейчас, не сравнить не только со сталинским тоталитаризмом, но и с брежневским застоем! Надо это понять!

Я поблагодарил Людмилу Алексееву и отошел от нее. Ей уже со всех сторон рассказывали, что все эти слова — на самом деле лучшая ее речь не только сегодня, а и вообще, может, в ее жизни… И что она сейчас дала всем великий урок, как исчерпывающе отвечать на этот вопрос, как думать об этом…

Она, мне казалось, хочет еще что-то добавить.

Впрочем, мне так казалось, когда она еще только произносила свою первую речь в этот день.

Нет, не добавила.

Настроение у людей, заполнивших 18 марта 2014 года Александровский зал Кремля в ожидании начала в Георгиевском, где с кардинальным обращением должен был выступить президент России, было каким-то отчаянно веселым. Так, наверное, и должны чувствовать и вести себя люди, которые все для себя решили, но еще не поняли этого.

Зал взорвался аплодисментами после второго предложения, которое произнес президент России:

— Добрый день, уважаемые члены Совета Федерации, уважаемые депутаты Государственной думы! Уважаемые представители Республики Крым и Севастополя!.. Они здесь, среди нас, граждане России, жители Крыма и Севастополя!

Аплодировали стоя. Аплодировали, такое впечатление, не то что даже жителям Крыма и Севастополя (их легко было узнать по свитерам и курткам, в которых они сидели в Георгиевском зале, сообщая происходящему особенную трогательную ноту), а именно своему президенту, который выступил гарантом этого триумфа воли, свидетелями и даже участниками которого они теперь были.

Президент начал издалека, можно даже сказать, с самого начала, то есть с князя Владимира, которому Украина и Россия обязаны даже, быть может, не меньше, чем Владимиру Путину, и вскоре уже перешел к проблемам реабилитации крымско-татарского народа. Он заявил, что процесс реабилитации должен быть закончен, и вскоре пояснил, что, видимо, имел в виду: крымско-татарский язык будет одним из трех государственных в Крыму.

Генерального секретаря ЦК КПСС Никиту Хрущева, который в 1954 году стал инициатором передачи Крыма Украине, Владимир Путин даже по имени не назвал. А в причинах, по которым он передал Крым, пусть разбираются историки.

Большевикам, которые еще раньше передали Украине нынешний восток и юг Украины, повезло больше: «Пусть Бог будет им судья».

— Для нас важно другое: решение о передаче Крыма было принято с очевидными нарушениями действовавших даже тогда конституционных норм, — заявил Владимир Путин (как будто тогда эти нормы кого-нибудь волновали хотя бы так же, как сейчас. — А.К. ). — Вопрос решили кулуарно, междусобойчиком… По большому счету это решение воспринималось как некая формальность, ведь территории передавались в рамках одной большой страны… И когда Крым вдруг оказался уже в другом государстве, вот тогда уже Россия почувствовала, что ее даже не просто обокрали, а ограбили!