Анатолий Ширялин - Сага о великом гитаристе

Вот я играю «Чардаш» Монти. Ну как тут обойдешься без второй гитары, без аккомпанемента? Не сыграешь. У нас вот привыкли — идет линия баса и тема. Ну а где же ритм? А со второй гитарой — пусть даже простые три аккорда — уже какой-то ритм появляется, и произведение звучит по-другому. Я лично сторонник такой, ансамблевой игры. Во всяком случае — дуэтной. Диапазон возможностей гитаристов сильно расширяется».

Из аккомпаниаторов он отличал Вячеслава Сушкова, гитариста-семиструнника. В 1982 году их выступление на телевидении стало шоком для гитарной публики. Лавина кристально чистых, захватывающих звуков, взрывная сила пылающих цыганской страстью и русской удалью… Та исполнительская свобода, которую и представить было трудно, глядя на выжатых и вымученных гитаристов, с трудом перебирающих струны, к которым будто безнадежно прилипали парализованные пальцы.

Сам Сергей то событие на телевидении изложил так: «Мне тогда говорили, после этой передачи: «Если бы ты занялся делом, то бы и народного артиста получил!» А вышло-то все как: сижу я, играю — уже после передачи подходит ко мне Пчелкина, режиссер этой программы и говорит: «Мне очень нравится, как ты играешь! У меня осталось немного пленки — давай запишем! И я с ходу, без сучка и задоринки, все записал».

Очень точно сказал об Орехове той поры известный публицист Вадим Кожинов: «Утонченная художественная культура нераздельно сливается в музыке Сергея Орехова с жизненной вольностью, поистине виртуозная техника — с открытым душевным порывом».

У Сергея были колоритные аккомпаниаторы. Тот же Сушков с гипнотическим взглядом королевской кобры. Гитарист-философ, не любивший философских «систематиков». Одно время Сергею аккомпанировал Генрих Сечкин, человек предприимчивый и энергичный, ныне, возможно, из него мог бы выйти крупный бизнесмен.

Но самым колоритным аккомпаниатором у Сергея был несомненно Александр Деев, который трагически погиб с какой-то фатальной поспешностью. Авантюрность и проказливость, будто движущая сила, устремляла его к деяньям и поступкам неожиданным и причудливым. Не ручаюсь за достоверность рассказанного, однако, зная характер Деева, можно поверить, что так и было. А история такова. Будучи где-то на гастролях, причем, путешествуя на теплоходе, он на одной из пристаней ухитрился завести в каюту корову. Когда уже был поднят трап, матросов смутил коровий рев. Они вызвали капитана, тот, зайдя в каюту, увидел сначала торчащие рога, а затем и всю буренку. Когда отыскали Деева, тот объяснил все просто: мол, что вы волнуетесь — продадим на следующей пристани и останемся с наваром. Корову, конечно, выдворили, к огорчению Деева.

Он даже на гастроли брал с собой заготовки для грифов и в гостиницах доводил их до кондиции, щедро усыпая стружкой гостиничные номера, чем вызывал недовольство администрации. Обладая одаренностью и чутьем, он подделывал гитары под старину, особенно под Шерцера. И делал это, видимо, превосходно, если покупались на его подделки такие гитаристы, как Ларичев и Дубовицкий.

«А я даже доволен, — признался мне Владимир Дубовицкий, — Гитара хорошая, думаю, что подлинный Шерцер звучит не лучше. А впрочем, надул он не только меня, надул он скрипача Климова, и пуще того, известного скрипичного мастера Ярового. Сделал скрипку под старину, а точнее, под итальянца Гваданини. Нашел и старое дерево, и даже пыль забил в поры и щели дерева. И ни Климов, ни Яровой не смогли разоблачить подделку…»

Сергей ценил Деева как аккомпаниатора, может, больше всех других и вспоминал о нем с искренним уважением. «…Я сейчас уже делаю такие вариации — дежурные: иногда плохо себя чувствуешь, погода там сменится, давление поднимется — трудно импровизировать бывает, поэтому я держу дежурные варианты. А когда чувствую себя в форме, ну тогда уже импровизирую. Раньше я все время импровизировал: брал тему… Тогда еще со старым своим партнером — это был Саша Деев, он утонул: мы с ним никогда ничего не заучивали, он настолько чувствовал меня. Даже музыканты, народные артисты из Большого театра, из оркестра, слушая нас, говорили: вы, наверное, по 8 часов занимаетесь — как здорово у вас звучит все. Настолько у нас родственно все было. Он мастером гитарным стал потом — делал гитары.

Так, встретимся в полгода раз, сидим, играем… И вот, после него я как-то уже не так стал себя чувствовать. После него я ни с кем не могу работать…»

…А жили тогда с хохмами, розыгрышами, веселыми россказнями, хотя частенько и впроголодь. Случались, конечно, шутки и крутого солдатского замеса — от темперамента молодости и недобора культурной огранки, но без злого умысла. Жаль, что подобное мажорное восприятие жизни постепенно растворилось, уступив место унылому потребительству. А ведь в шутках, в искреннем веселье, преодолевается человеческий эгоизм. Хотя все возвращается на круги своя, и ничто не исчезает, потому как некуда…

Сергею приходилось играть где угодно и на каких угодно сценах.

Где-нибудь в колхозном захолустье пьяный механизатор мог попросить его не только спеть, но и сплясать. Однако гитару его обожали и на селе. Выйдя с гитарой, он становился центром внимания везде. Однажды Сергей рассказал о небольшом приключении, когда поклонники гитары повздорили с партией местного гармониста, и назревала элементарная драка. Пришлось Сергею с местными любителями гитары ретироваться. А вот как эти события были интерпретированы нашим завзятым хохмачом:

«Сидим мы с Сережей на завалинке, он играет на гитаре, а я сторожу его футляр. Вдруг набегают и бьют меня по морде… Кто-то кричит:

«Бежим!» И мы побежали, перепрыгнули через плетень — и в огород.

Смотрю, Сережа лег в борозду в своей белой концертной рубашке с бабочкой и бросает на себя землю. Я спросил: «Что ты делаешь?» А он мне отвечает: «Окапываюсь». Я же залез в собачью конуру и лаю на них. Они испугались и убежали…»

Можно представить испуг убегающих, если физиономия его по внушительности не уступала бульдожьей. Отказать же ему в выдумке, импровизации и актерской одаренности невозможно. Он подкупал убедительностью своих миниатюр. Так однажды слегка разогретая публика стала приставать к нему с просьбой: «Обмани нас, ну обмани…»

Он тут же нашелся и с той же убедительной серьезностью заявил: «Вы тут пристаете с глупостями, а вот у моста теплоход напоролся на сваю и тонет…»

Заскучавшая было публика бросается к реке. А когда, разочарованная, возвратилась, то стала упрекать за обман. Он рассмеялся и справедливо заметил: «Но вы же просили…»

Все это к тому, что окружение Орехова отличалось многослойностью и разнообразием: от философа, жаждущего вселенской премудрости, до палаточника, промышляющего мелким грабительским ремеслом. И время, и молодость, и жизнь — все проявлялось по-своему. Да и про Сергея в ту пору ходила такая байка: мол, после удачных гастролей и приличных денег он по дороге домой закупил кучу голубей в клетке и, выпуская их, напевал: «Летите, голуби, летите…» Модная песня тогда была с такими словами.