Мигель Руис - Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Со времени своей первой поездки в Теотиуакан она думала о смерти как о необходимом начале. Смерть должна привести к трансформации, к истине. Трансформация оказалась куда более рискованным предприятием, чем она предполагала, а для того, чтобы постичь истину, ее скромных способностей, очевидно, не хватало. После встречи с доном Мигелем ее словно забросило совсем в другой мир. Все пути вели внутрь, и все дороги казались ненадежными. Здесь все было нелогичным. Любовь здесь была уже не чувством, а всеми чувствами, вместе взятыми. Погода здесь менялась каждую минуту, и нередко ее настигал целый тайфун переживаний. Она плакала без причины и смеялась без повода, как будто плач и смех – это одно и то же. Она стала скрытной и молчаливой, собирая прозрения, как сумасшедшая у костра. Когда она бодрствовала, на нее нисходило множество новых ярких откровений. Ее ночные сны были населены разной публикой: старыми ведьмами, злодеями и безликими добродушными наставниками. Через ее видения проносились змеи, они шипели и нападали на нее, кусали за лицо, руки, ноги. С ней разговаривали крокодилы, давая ей советы и вежливо предупреждая. Древние символы обретали в ней новую жизнь. В видениях она обдумывала путешествия, паковала сумки, опаздывала на поезда. И всюду, что наяву, что во сне, был хаос.

Она не знала, как долго может продлиться этот период дезориентации и закончится ли он когда-нибудь вообще. Видимо, раз уж она согласилась на перемены в своей жизни, хаос был неизбежен и ей нужно было приготовиться к долгому пути. Необычное стало теперь обычным. Она устала от неприятностей с машиной, устала спотыкаться и лепетать, но, похоже, ей нужно было заново научиться двигаться и говорить. В мгновения чистого чуда – а чудеса продолжали происходить – она отказывалась от желания знать.

Эмма вздохнула и отшвырнула жевательную резинку. Ее сын показывал на кролика, выглядывавшего из-за зарослей лебеды. Сын перемахнул через пыльную дорогу, чтобы лучше рассмотреть его, и спугнул зверька. Из кустов неподалеку взлетел беркут – золотой орел. Некоторые назвали бы это добрым предзнаменованием. Сегодня она, пожалуй, согласится с ними. День был хороший – не важно, что произошло. Но, еще раз взглянув на машину, она подумала, что, может быть, ее друзья беспокоились не понапрасну. Одно дело – впустить в жизнь нарушение привычного порядка, и другое – рисковать безопасностью сына. То, что произошло сегодня, – это уже слишком.

– Она права, hombre , – согласился Эсикио. – Это уже чересчур.

– Старина, я не виноват, – стал защищаться Гандара. – Это другие сущности поработали – мерзкие, презренные существа. Ты же знаешь, как это бывает.

– Я бы этому поверил, когда был живой, – с насмешкой сказал его товарищ, – но теперь-то мы по другую сторону, Гандара. Посмотри вокруг. Ты видишь какие-нибудь сущности?

– Тут только ты и я, – признал тот, пожимая плечами.

– Только ты да я, и то мы всего лишь фикция из видения.

Гандара, по-видимому, обиделся. Он с силой обеими руками хлопнул себя по животу.

– Разве это похоже на видение, padrón ? [45] Папаша (исп.) . А ну потрогай!

Он хотел взять Эсикио за руки, но тот пошел прочь. Дорога вела на юг, к поросшим сосной холмам, и Эсикио направился в их сторону. Над ними, поперек их пути, с криками пронесся орел.

– А ну-ка потрогай видение, трус! – не унимался Гандара, догоняя друга.

– Нет никаких мерзких сущностей, старик, есть только ты, – сказал Эсикио, когда приятель поравнялся с ним. – А ты всего лишь мысленный образ и опасен не более, чем образ.

– Но и не менее, – пытаясь отдышаться, сказал Гандара. – Не менее опасен.

С этим не поспоришь, подумал Эсикио. Он почувствовал раздражение и не стал больше ничего говорить. Ему хотелось, чтобы из их предприятия что-нибудь вышло. Он хотел, чтобы Мигель почувствовал, как страдает эта женщина, чтобы это снова взяло его за душу. Ему хотелось, чтобы разгорелись страсти, чтобы любовь встряхнула дух человека и вернула его к жизни. Умереть несколькими смертями, несущими смысл, Эмме было полезно, но телу ее умирать было не нужно. Он расправил выцветшие кружевные манжеты на запястьях и с важным видом продолжал свой путь, поджав от досады губы. Гандара, пыхтя, с покаянным видом семенил рядом.

– Ну, я старался, compadre , – проговорил он.

– Воины умирают, не оставляя попыток, – отрезал Эсикио и замолчал.

На ходу он погрузился в размышления. Конечно, ему хотелось раздуть пламя. Разворошив эти тлеющие угольки, оживив в памяти и усилив страсть Эммы, он надеялся помочь вновь забиться слабеющему сердцу другого человека. Еще может получиться, думал он. Пылких видящих слышно во всех мирах. Что плохого, если слегка подтолкнуть прирученный ум дальше к естеству? Ведь его крики могут прорваться сквозь время. Эмма переживала перелом в своей жизни. Она переносилась с места на место, от одной истории к другой, от привычного к неизвестному. Реальное начинало смешиваться с воображаемым. Может, она и в одиночку сражалась, но каждым своим вздохом взывала к шаману. Слышал ли он ее? Помнил ли живую связь между ними? Зимнее солнце светило горячо, но со снежных вершин скатывались холодные ветры, неся с собой шлейф соснового аромата. Время лениво текло – никто не смог бы определить, летит оно или ползет. На равнину надвигались тени, а эти двое все шли. Когда они подошли к устью каньона, стало холоднее. Поколебавшись, Эсикио снял шляпу и повернул дубленое лицо к оставленным позади горам. Как изумительна жизнь на этой гостеприимной планете! Этот дружеский треп, это краткое воображаемое существование пробудили в нем такие чувства, такое желание!

Желание – начало всего, заметил он про себя. Оно предшествует любой фантазии, любому действию. Желание движет жизнью. Желание – это искра, зажигающая пламя, чего бы оно ни касалось – женщины, видения, существования. Когда-то жизнь почувствовала первый зов желания и ответила тем, что создала образ себя. То, чего пожелала жизнь, было тотчас и создано, а созданное, в свою очередь, возжелало жизни. Желание рождает желания. Каждое видение – неотъемлемая часть того, кому или чему оно принадлежит.

– Мы живем и дышим внутри видения жизни, – вслух произнес Эсикио.

– Ты же прежде утверждал, что ты и я существуем в видениях других людей.

– Какая разница! Все мы – последствия либидозной жизни.

– А! Понимаю. – Гандара кивнул. – Хорошо сказано. Красиво.

Эсикио широко улыбнулся, так что потрескались его сухие губы, и решительно водрузил шляпу на голову. Было время, когда для такого откровения понадобилось бы несколько недель подготовки и много бочек вина. А сейчас, с его нынешней точки обзора, для того чтобы ясно постичь что-либо, не требовалось почти никаких усилий, не нужно было никаких треволнений. Он понимал женщину, сидевшую на обочине дороги. Понимал ее жажду гораздо лучше, чем она сама. Она жила по правилам мастера нагуаля и теперь была его добычей, намеченной для треволнений. Она принадлежала ему – не важно, близко она от него или далеко. Она ощущала его поддразнивание, уговоры и его бесспорную любовь. Может быть, все-таки из далеких коридоров этого воспоминания и до Мигеля дойдут ее чувства.