Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Маркс получил письма от Руге, Гервега и Мейена как раз в те недели, когда по дороге в Англию к нему снова заехал Энгельс.

Фридрих поднялся по той же полутемной лестнице на третий этаж, открыл дверь в комнату редактора и увидел Маркса.

Он сразу понял, что это Маркс, ему не раз рассказывали о крупной голове и черных, смоляных кудрях.

Маркс сидел над грудой типографских страниц и с неудовольствием вычеркивал фразы, отмеченные красным карандашом цензора.

Фридрих понимающе улыбнулся.

– Я Фридрих Энгельс из Бармена, – отрекомендовался он. – Подписываюсь псевдонимом Освальд.

«Еще один представитель берлинских борцов за свободу от всякой мысли, – подумал Маркс, – причем едва ли не главный». О том, что Энгельс уже отходил от «Свободных», он не догадывался. «Приму его спокойно, но холодно».

Он поднялся, вежливо поздоровался.

– По статьям я представлял вас старше…

– Мне двадцать два года…

– Скажите, Энгельс, вот вы – по виду серьезный человек, неужели вы одобряете сумасбродства берлинских «Свободных», эти их попойки, скандалы?

– Нет, не одобряю, – Энгельс снова улыбнулся.

– Хоть в этом мы с вами сходимся…

– Но «Свободные» несут пропаганду своих идей на всю страну, – решил защитить своих бывших друзей Фридрих. Он не ожидал, что разговор в первые же минуты зайдет о «Свободных».

– Каких идей?! Нам всем надо вести практическую работу. Лично мне приходится каждый день бороться с цензором, с владельцами газеты. Одна ошибочная статья, и газета будет навсегда закрыта. А Бруно Бауэр публично объявляет, что государство, религию, а в придачу собственность и семью надо упразднить в понятии. Не смехотворно ли это? Хорошо, допустим, в понятии мы упразднили. А что дальше? Что делать с государством на земле, в жизни?

Фридрих и сам уже считал эти мысли «Свободных» нелепостями. Но сейчас ему не хотелось ни отказываться от бывших своих друзей, ни защищать их. Если Маркс считает его другом Бауэров, то поспешный отказ от них выглядел бы поспешным предательством.

– Есть серьезное дело, а есть лишь крики об этом деле – и путать их преступно. – Маркс кончил и взглянул пристально на Фридриха. – Я оттого на вас обрушил все это, что не было другого человека, перед которым мог бы выговориться. Я вижу, вы в дорожной одежде. Куда вы направляетесь? Снова в Берлин? Руге говорил мне, что вы проходили там службу.

– В Англию, в Манчестер. Еду заниматься коммерцией.

– Так это же прекрасно. Значит, у нашей газеты будет собственный английский корреспондент! Сразу же по прибытии начинайте для нас работать.

Через несколько минут Маркс протянул руку в знак прощания и вновь сел за стол, заваленный типографскими страницами.

Фридрих спустился на улицу.

Разговором он был недоволен.

Нет, он не надеялся, что в результате встречи мгновенно подружится с этим человеком. И все же ему хотелось вновь подняться к нему, чтобы договорить что-то, что-то объяснить, и отношения их сразу стали бы теплее – он был уверен.

Гервег из Берлина поехал в Кенигсберг.

«Пожалуй, что в прусской столице я сделал самое главное – убедил короля, и, возможно, он станет нашим союзником», – думал в дороге Гервег и собирался об этом писать невесте.

Но через несколько дней он получил известие, в которое не поверил сначала.

Тот самый Фридрих-Вильгельм IV, который сам протянул руку в знак честной борьбы, запретил планируемый Гервегом журнал. Еще не было напечатано ни одной страницы из этого журнала, поэтому запрещать его было не за что.

Гервег написал открытое письмо королю и напечатал его в «Лейпцигской всеобщей газете».

Король ответил немедленно. Он приказал выслать Гервега в течение дня из Пруссии. И заявил, что «Рейнскую газету» и «Немецкие ежегодники» тоже следует закрыть.

Вместе с Гервегом из Дрездена решил уехать и Бакунин. Он боялся, что саксонское правительство выдаст его русским властям. После напечатания в «Ежегодниках» у Руге пламенной своей статьи он чувствовал за собой слежку.

На небольшом торгово-пассажирском судне Фридрих пересекал пролив. В его родной рейнской области уже неделю висела серая мгла, лили дожди, тяжелые тучи заслонили небо, наползали на верхушки соборов. Но едва судно взяло курс на «туманный Альбион», воздух прояснился и можно было наблюдать, как на огромных величественных валах раскачиваются мачты судов, идущих параллельным курсом.

На том же корабле возвращался домой с континента банковский служащий, каюты его и Фридриха были рядом, и в кают-компании они тоже ужинали рядом.

– Мне говорили, все лето остров потрясали революционные события? – спросил его Энгельс, когда они вышли на палубу и, встав на баке, решили выкурить по сигаре.

– Революционные? – удивился служащий. – Это вы, наверно, начитались чартистских газет. Чартисты любят раздувать каплю в большой мыльный пузырь. Вот Франция, где я был месяц, – это да, там любой француз не только говорит, даже поет о революции, а в нашем королевстве она немыслима.

– А мне казалось, что положение Англии довольно критическое.

– Критическое, – это вы заметили верно. Но у нас есть конституция и королева, у нас есть богатая промышленность. В Германии железная дорога еще начала лишь строиться, а у нас уже около десяти тысяч километров покрывают паровозы. Даже низшие классы у нас понимают вред революций: ведь стоит нарушить спокойствие – начнется застой в делах, а значит, безработица и голод.

– Но как же пробуждающаяся мысль? – удивился Фридрих. – У нас в Германии она пробуждается повсеместно. Вот вы, например, вы ведь наверняка знакомы с последними работами Фейербаха?

– Фейербах? – растерянно спросил служащий. – A-а, догадался, это какой-нибудь немец. О, простите, я забыл, что вы тоже из Германии, у вас прекрасное произношение образованного лондонца.

– Фейербах – это величайший философ современности.

– Философ? – теперь уже рассеянно переспросил англичанин. – Философы у нас тоже встречаются. Я забыл имена, но они у нас есть, о них иногда пишут в газетах. Рассуждают о высоких идеях… Это дело, я скажу вам честно, не наше с вами. Наша работа – делать свою жизнь, а не рассуждать на отвлеченные темы.

– Вот вы говорили о низших классах… – решил продолжить разговор Фридрих. – Неужели они думают так же, как и вы?

– Естественно. Это у вас, в Германии, я слышал, текстильные рабочие едва перебиваются с картофеля на хлеб. А наши, я знаю, мне говорили, наш рабочий ежедневно ест говядину, дважды в день пьет чай и все-таки имеет еще деньги, чтобы за обедом выпить стакан портера, а вечером – бренди или минеральной воды. Правда, углекопы, говорят, живут более скудно и потому они более озлоблены. Я не посоветовал бы попасться им на глаза вечером в приличном костюме. Но и тут сама королева озабочена их жизнью. Вот вы не знаете, что она недавно сказала при открытии парламента? А я помню дословно: «Ее величество с глубоким прискорбием наблюдает продолжающуюся нужду в рабочих округах страны». Ваши монархи способны на такие высказывания?