Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Привет.

Энгельс – Марксу

в Лондон

Манчестер, 13 января 1863 г.

Ты, конечно, поймешь, что на этот раз мое собственное несчастье и твое ледяное отношение к нему сделали для меня совершенно невозможным ответить тебе раньше.

Все мои друзья, в том числе и знакомые обыватели, проявили ко мне при этих обстоятельствах, которые не могли не затронуть меня достаточно глубоко, больше участия и дружбы, чем я мог ожидать. Ты же счел этот момент подходящим для того, чтобы проявить превосходство своего холодного образа мышления. Пусть будет так!..

Маркс – Энгельсу

в Манчестер

Лондон, 24 января 1863 г.

Я счел за лучшее немного подождать, прежде чем ответить тебе.

Твое положение с одной стороны, а мое – с другой затрудняли „хладнокровное“ рассмотрение ситуации.

С моей стороны было большой ошибкой написать тебе то письмо, и я сейчас же пожалел об этом, как только отослал его. Но произошло это не вследствие бессердечности… получив твое письмо (оно пришло рано утром), я был потрясен так, как будто умер один из самых близких мне людей. Но когда я вечером взялся за письмо к тебе, то произошло это под влиянием совершенно отчаянных обстоятельств. Дома у меня находился брокер [2] Брокер – чиновник, описывающий имущество за долги. , присланный домовладельцем, получен был опротестованный вексель от мясника, в доме не было угля и провизии, а Женничка лежала больная в постели. При таких обстоятельствах я спасаюсь вообще только при помощи цинизма.

…Три недели, прожитые нами с тех пор, заставили, наконец, мою жену согласиться на то предложение, которое я ей давно уже делал… Две моих старших девочки получат через семью Каннингем место в качестве гувернанток. Ленхен поступит на место в другой дом, а я с женой и Туссинькой перееду в один из тех меблированных домов в Сити…

Мне пришлось довольно долго повозиться, прежде чем при помощи всяких унижений и ложных обещаний удалось убедить хозяина и мясника убраться от меня вместе с брокером и векселем. Послать детей в школу в новой четверти я не смог, так как не заплатил еще по старому счету, да и, кроме того, у них совершенно непрезентабельный вид…

В заключение нечто, с предыдущим не связанное. Подойдя к разделу своей книги, трактующему о машинах, я оказался в большом затруднении. Мне всегда было не ясно, как сельфакторы изменили процесс прядения…

Был бы рад, если бы ты мне это разъяснил…

Энгельс – Марксу

в Лондон

Манчестер, 26 января 1863 г.

Я благодарен тебе за твою откровенность. Ты сам понимаешь, какое впечатление произвело на меня твое предпоследнее письмо. Если так долго прожил с женщиной, то смерть ее не может не произвести потрясающего действия. Я почувствовал, что с ней вместе похоронил последнюю частицу своей молодости… Но покончим с этим… я рад, что одновременно с Мери не потерял также и своего самого старого и лучшего друга…

Просто взять деньги я не могу, – Эрмен может мне в этом отказать, и по всей вероятности откажет, а на это я не могу пойти. Занять здесь у третьего лица, у ростовщика, значило бы дать Эрмену самый лучший повод порвать со мной контракт. И все же я никак не могу примириться с тем, что ты осуществишь свое намерение, о котором мне пишешь. Поэтому я обратился к старику Хиллу и взял у него прилагаемый вексель на 100 фунтов…

Вексель это то же, что и наличные деньги. Фрейлиграт учтет его тебе с наслаждением, более надежных бумаг почти не имеется в обращении…

Маркс – Энгельсу

в Манчестер

Лондон, 28 января 1863 г.

Целый ряд необычных обстоятельств никак не позволил мне вчера известить тебя о получении письма с векселем.

Я очень хорошо понимаю, как рискованнодля тебя оказывать мне подобным образом столь большую и неожиданную помощь. Не могу выразить, как я тебе благодарен, хотя мне, перед моим внутренним форумом, не нужно было новыхдоказательств твоей дружбы, чтобы знать, как она самоотверженна. Впрочем, если бы ты видел радость моих детей, это было бы для тебя прекрасной наградой.

Могу тебе также откровенно сказать, что, несмотря на весь тот гнет, под которым я жил все последние недели, ничто меня и в отдаленной степени так сильно не угнетало, как боязнь, что в нашей дружбе образовалась трещина…

Утром моя жена так плакала над Мери и над твоей утратой, что совершенно забыла свои собственные горести, которые как раз в этот день дошли до своего апогея, а вечером она была уверена, что, кроме нас, нет ни одного человека на свете, который мог бы так же страдать, если у него в доме нет брокера и нет детей.

Весной 1860 года Энгельс получил телеграмму от братьев: «Отец тяжело болен».

Въезд в Пруссию был ему запрещен. Пока добивались разрешения, отец умер. Энгельс выехал на похороны.

Эти годы отец изредка навещал его, останавливался в манчестерской квартире, снятой для представительства. Делами сына он был доволен. О сыне говорили как об удачливом коммерсанте.

Готфрид Эрмен на вопрос о Фридрихе отвечал сухо:

– Был бы плох – погнал бы.

И все же отец знал, что сын живет иным, но в разговорах они этого старались не касаться.

В Бармене жили братья. Каждый рассчитывал на свою долю.

– Мы вообще удивляемся, что ты надеешься на проценты с фабрики в Энгельскирхене. Ты не имеешь к ней отношения, раз живешь в Манчестере, – услышал он в первый же день.

Чтобы не огорчать мать спорами, Энгельс согласился.

В этот раз ему постоянно попадались навстречу бывшие соученики. Старший Гребер был пастором нижнебарменской церкви, сам приходил в отцовский дом. Он полысел и выцвел. А когда Энгельс поговорил с ним минут пять, то с удивлением призадумался, неужели они были близки в юные годы: неужели этому зануде он доверял свои мысли, открытия и сомнения?

По новому контракту за Энгельсом остался пай в десять тысяч фунтов, повышалась доля участия в прибылях. Через несколько лет он стал третьим компаньоном фирмы. Но по-прежнему, как говорилось в контракте, он был обязан «отдавать фирме все свободное время и внимание и пунктуально выполнять все законные указания Готфрида Эрмена, правильно и аккуратно вести бухгалтерскую приходно-расходную отчетность и баланс, учитывать заключаемые сделки и вести деловые переговоры».

В 1857 году Энгельс почувствовал, что промышленный спад начался.

– Теперь, если верить вашим предсказаниям, политическая жизнь оживится, – сказал при встрече на улице Руге. – Но я не уверен, что нынешнему поколению понадобимся мы.