Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Двадцать шестого марта в свободном Париже прошли выборы.

Двадцать восьмого марта на площади Ратуши, заполненной сотней тысяч счастливых людей, под звуки оркестров, исполнявших «Марсельезу», была провозглашена Парижская коммуна.

– Надо немедленно установить с ними контакт! – говорил Энгельс.

Через Лафарга, через члена Интернационала Петра Лавровича Лаврова удалось передать в Париж несколько посланий.

– Почему они медлят! – переживал Энгельс. – Надо наступать! Надо немедленно разбить Тьера в Версале.

Войска генерала Тьера увеличивались с каждым днем.

– Если бы коммуна выступила неделю назад, она в один день разбила бы версальцев. Даже сегодня еще не поздно, – говорил Энгельс.

Руководители Коммуны считали, что солдаты Тьера немедленно поднимут ружья прикладами вверх, едва сблизятся с революционными отрядами, и наступать не спешили.

Второго апреля генерал Тьер сам двинул войска в наступление.

Через несколько дней стало ясно, что Коммуна проигрывает одно сражение за другим.

Члены Интернационала собирали митинги в защиту Коммуны в городах Европы. Пролетарский депутат рейхстага токарь Бебель защищал восставших на самом заседании германского парламента.

Двадцать первого мая версальцы ворвались в Париж. Еще неделю длились жестокие уличные бои.

Версальская армия действовала в Париже как огромный карательный отряд. Под расстрел отправляли рабочих, их матерей, маленьких детишек.

Двадцать восьмого мая вместе со своими командирами гибли на баррикадах последние отряды коммунаров. На одном лишь кладбище Пер-Лашез было одновременно расстреляно тысяча шестьсот человек.

Сразу после поражения восстания Маркс написал воззвание Генерального совета «Гражданская война во Франции». Он прочитал воззвание вслух на заседании тридцатого мая, и Генеральный совет принял его единогласно.

– Это воззвание имеет огромнейшее значение. Его необходимо печатать большим тиражом на многих языках и немедленно, – сказал Энгельс.

Следующие недели он договаривался с переводчиками, сам переводил его на немецкий, по нескольку раз на дню посещал типографию. Очень скоро воззвание пришло в каждую секцию.

Французское правительство призвало европейские страны покончить с Интернационалом навсегда. Ведь Интернационал в воззвании открыто высказался в пользу коммунизма. Буржуазные газеты призывали к преследованию Интернационала.

Владелец соседнего дома пожилой рантье остановил Энгельса на улице.

– Я прошу прощения, неужели вы этот Энгельс, о котором так много стали писать в газетах?

– Возможно, что это я.

Рантье недовольно поджал губы.

– Но тут какое-то недоразумение. О вас пишут как о фанатике жестокости и вандализма, но вы совсем другой человек. Верь после этого газетчикам!

Энгельс никогда не понимал Бакунина. Иногда он казался близким, единомышленником, то вдруг становился опаснейшим из врагов. Цели его были часто путаны, средства же для достижения их он выбирал любые.

Особенно удивил Бакунин в революцию 1848 года своей идеей о панславизме.

– Мы выставляем лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а он в нашем лозунге заменяет «пролетарии» на «славяне» и по-прежнему уверяет всех в своей революционности. Хорош! – смеялся Энгельс. – Он уже готов и русского царя призвать в союзники, если бы тот согласился объединить славян.

– Царь – это только средство, – объяснял Бакунин. – Великая цель освящает своей святостью любые средства, даже если они кажутся дурными.

После поражения революции Бакунина судили в Саксонии и приговорили к расстрелу. Потом помиловали и передали в Австрию. Там его снова судили, снова приговорили к расстрелу и вновь помиловали. Затем передали русским жандармам.

Он сидел в Петропавловской крепости, в Шлиссельбурге. Об этом в Европу доходили лишь смутные слухи. Потом Герцен сообщил, что получил письмо от Бакунина из сибирской ссылки. Как Бакунину удалось сменить тюрьму на ссылку – никто не знал. Никто не читал тогда исповеди, которую написал Бакунин из тюрьмы Николаю Первому.

«Молю Вас только о двух вещах, Государь! Во-первых, не сомневайтесь в истинности слов моих; клянусь Вам, что никакая ложь, ниже тысячная часть лжи не вытечет из пера моего», – убеждал Мишель царя.

А убеждать он умел. У него был особый дар – уговаривать, убеждать. Он и сам давно уже не знал, где был искренен, а где обманывал. Николай Первый был человек твердый и ему не поверил.

Александр же, его сын, поверил и простил, отпустил в Сибирь на службу.

И когда Бакунин послал Герцену известие из Сан-Франциско об удавшемся своем побеге, Герцен немедленно напечатал его в «Колоколе». А скоро он и сам появился в Англии. Теперь он стал знаменит. Его приглашали в различные общества, даже в масоны он вступил в Италии. В Интернационал он тоже вступил, не особенно задумываясь; объявил Марксу, что во всем с ним сходится, что готов стать его учеником.

Он принес немало пользы освободительному движению в Европе и в России, но немало нанес и вреда.

А теперь в Гааге собрался конгресс Интернационала, на котором Энгельс сделал специальный доклад об исключении Бакунина и его сторонников из Товарищества.

Бакунин организовал тайный альянс. Лозунги его были невежественны, но звучали громко и соблазнили некоторых революционеров. К тому же за Бакуниным теперь ходила такая слава!

Шестьдесят пять делегатов из пятнадцати стран сидели за столами в зале на Ломбардстраат. Энгельс предъявлял конгрессу обвинения против Бакунина.

– Доказательства! – крикнул кто-то из бакунинцев. Они, человек десять – пятнадцать, проникли на конгресс.

Несколько месяцев назад у Энгельса доказательств почти не было. Потом их представил Лафарг, а главные – русский эмигрант, член Интернационала Утин.

И когда Энгельс прочитал тайные циркуляры и обращения, выпущенные Бакуниным, зал задохнулся. С помощью альянса Бакунин собирался захватить власть в Интернационале и стать диктатором.

– Впервые в истории борьбы рабочего класса мы сталкиваемся с тайным заговором внутри самого рабочего класса, ставящим целью взорвать не существующий эксплуататорский строй, а Товарищество, которое ведет против этого строя самую энергичную борьбу. Это заговор, направленный против самого пролетарского движения.

Большинство Конгресса проголосовало за исключение Бакунина из Интернационала.

Ни в одно время не появлялось сразу столько блестящих физиков, математиков, химиков и естествоиспытателей, сколько в середине девятнадцатого века. Они потрясали мир своими открытиями. Наука стала модной, о ней говорили в хижинах и во дворцах.