Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Энгельс – Фридриху Адольфу Зорге

в Хобокен

15 марта 1883 г., 11 ч. 45 м. вечера.

«…Человечество стало ниже на одну голову и при том на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало. Движение пролетариата идет дальше своим путем, но нет того центрального пункта, куда, естественно, обращались в решающие моменты французы, русские, американцы, немцы и каждый раз получали ясный, неопровержимый совет, который мог быть дан только гением во всеоружии знания. У доморощенных знаменитостей и мелких талантов, а то и просто у шарлатанов теперь развязаны руки. Конечная победа обеспечена, но окольных путей, временных и частичных блужданий – и без того неизбежных – теперь будет гораздо больше. Ну, что ж, с этим мы должны справиться – для этого мы и существуем. Вот почему мы отнюдь не теряем мужества.

Энгельс – Петру Лавровичу Лаврову

в Париж

Лондон, 24 марта 1883 г.

Я получил длинную телеграмму из Москвы, в которой меня просят возложить венок на могилу Маркса от имени студентов Петровской земледельческой академии…

Но я бы хотел сообщить этим славным ребятам, что получил их телеграмму и выполнил возложенное на меня поручение…

Гроб с телом Маркса положили в ту же могилу на Хайгетском кладбище, куда 15 месяцев назад опустили Женни.

Г.А. Лопатин – Энгельсу

в Лондон

Париж, 28 марта 1883 г.

Надо ли говорить Вам, как тяжело мне было узнать о смерти Маркса? Надо ли говорить Вам, как искренне и глубоко я сочувствую Вашему собственному горю?..

Я слышал от Лаврова о Вашем последнем письме к нему и постараюсь узнать через одного из московских студентов фамилии лиц, пославших эту телеграмму.

Вместе со всем научным и социалистическим миром я с нетерпением жду первого просмотра бумаг Маркса.

Примите еще раз выражение моего глубочайшего сочувствия и верьте неизменной и искренней преданности

Г.А. Лопатин – Элеоноре Маркс

в Лондон

Париж, 28 марта 1883 г.

У меня действительно нет слов, чтобы высказать Вам, как тяжело мне было получить известие о смерти Вашего отца и как глубоко я сочувствую Вашему горю. Сообщение о кончине моего уважаемого и любимого друга было первое, что я услышал, переступив порог Лаврова! Маркс умер как раз в тот день, когда я переходил границу России. Таким образом, задержка в несколько дней лишила меня счастья еще раз в жизни обнять этого человека, которого я любил как друга, уважал как учителя и почитал как отца…»

«Искусство бесконечно, а наша жизнь коротка». Эту цитату из Гете еще недавно повторяли и Женни и Энгельс, когда вместе торопили Маркса кончить следующие тома «Капитала».

Теперь та фраза казалась роковой.

Прошло несколько недель после похорон Маркса, и Энгельс прочитал в газетах насмешливые статьи о том, что Маркс и не думал писать продолжения «Капитала», а все разговоры о новых томах – талантливое надувательство.

В том, что продолжение существует, Энгельс был уверен. Борясь с болезнью, Маркс работал до последних сил.

– Если я умру раньше, Энгельс сделает со всем этим что-нибудь стоящее, – грустно пошутил Маркс несколько лет назад, показывая на тяжелые кипы исписанных листов.

Там были и следующие тома «Капитала», но в каком они состоянии – не знал никто, и Энгельс с тревогой стал перебирать бумаги в опустевшем кабинете друга.

Свертков больших и малых было множество. Некоторые выпадали из пожелтевшей ветхой бумаги, и видно было, что хозяин не притрагивался к ним десятилетия.

Энгельс осторожно разворачивал свертки и волновался при каждом новом открытии. Он нашел тома «Немецкой идеологии» – они писали их в Брюсселе, когда были молоды, дерзки и насмешливы. Эти тома так и не удалось пристроить к издателям. Отдельно были завернуты черновики «Восемнадцатого брюмера» и «Нищеты философии». Было много свертков с письмами, и Энгельс, сам не замечая, как улыбается, перечитывал свои, тридцатилетней давности.

Наконец он нашел будущие тома «Капитала».

Он всегда знал, как глубоко въедался в исследуемый материал Маркс, но теперь, перечитывая исчерканные и переписанные рукописи, изумлялся снова. Одного лишь второго тома «Капитала» существовало несколько вариантов. И Энгельсу надо было внимательно изучить все варианты, написанные торопливым почерком друга. А тот почерк могли читать лишь два человека – Женни и Энгельс. Потом надо было сличить варианты и, стараясь не отступать от главной мысли Маркса, выработать вариант необходимый и единственный.

На письменном столе лежали без движения начатые прежде новые большие научные работы Энгельса «Диалектика природы» и «История Германии». Энгельс рассчитывал их написать года за два-три. Теперь он переложил их в шкаф.

Почти двадцать лет он работал в конторе, чтобы Маркс мог работать над «Капиталом». Сейчас он снова отложил свою научную работу в сторону.

Старая Ленхен перешла в дом Энгельса и стала вести его хозяйство. В рабочий кабинет Энгельса переехал архив Маркса и его кресло. Теперь оно хранилось как реликвия.

Энгельс готовил третье издание первого тома и одновременно опубликовал сообщение о том, что второй том «Капитала» скоро выйдет в свет.

Тридцать первого октября, через полгода после кончины Маркса, Лопатин уже снова был в Петербурге.

После убийства царя Александра Второго силы революционеров были разгромлены.

Лопатин метался по городам России, собирая уцелевшие крохи, связывал их друг с другом.

Через год это была уже снова революционная партия.

5 октября 1884 года он зашел на выставку картин своего хорошего знакомого Ильи Ефимовича Репина. Они виделись несколько лет назад в Париже на квартире у Тургенева.

Лопатин стоял напротив картины «Не ждали», и в этот момент к нему подошли два жандармских офицера.

Сердце на секунду остановилось…

– Большой художник, а тратит свой талант на господ революционеров и прочую мерзость, – сказал один из жандармов и повернулся к Лопатину. – Как вы думаете, молодой человек?

– Искусство не отворачивается ни от победителей, ни от побежденных, – ответил Лопатин и с силой вдохнул воздух.

На другой день этот жандарм допрашивал Лопатина. Его фамилия была Лютый. И его товарищ находился в той же комнате.

Но встреча в музее была случайной…

Лопатина взяли в центре Петербурга на Казанском мосту 6 октября 1884 года.

Среди толпы двое агентов неожиданно заломили ему руки за спину. Так, на улице, жандармы арестовывали впервые.

У него в кармане лежали тринадцать тонких листков бумаги – адреса революционных кружков России. Их надо было носить всегда с собой, к нему постоянно обращались за справками. Ложась спать, он клал их на стул, чтобы успеть уничтожить.