Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

А сам молодой человек «среднего роста в очках» отсиживался на тайной квартире и был завален работой.

Теперь надо было срочно написать брошюру: «Убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцева». Впереди текста он поставил подзаголовок: «Смерть за смерть».

Когда брошюра была готова, он принялся редактировать первый номер газеты «Земля и воля», написал к ней передовую.

Поймать его не удалось.

Вместе с женой, студенткой, уже успевшей посидеть в заключении, он перебрался за границу.

Скоро весь мир узнал его имя. Прежняя фамилия его была Кравчинский.

Под псевдонимом Степняк он написал книгу «Подпольная Россия». Ее немедленно перевели на многие языки.

А сам Степняк-Кравчинский занялся переводом книги своего друга, соратника Гарибальди, Джованьоли, «Спартак».

Он переехал в Лондон, писал книгу за книгой, скоро стал знаменитым в Европе писателем.

В Лондоне он подружился с Энгельсом. И он и жена его Фанни часто приходили в дом Энгельса на воскресные обеды.

Воскресенье 4 мая 1890 года было днем особенным. Степняк-Кравчинский пришел к Энгельсу рано утром.

На этот день была назначена майская демонстрация рабочих. Из Парижа специально приехал Поль Лафарг. Вместе с Эдуардом Эвелингом они уже собирались в доме у Энгельса.

Наконец все вышли.

– Знаете, Сергей, а я ведь волнуюсь, – говорил Энгельс по дороге к Гайд-парку. – Уж сколько митингов перевидел, а всегда волнуюсь.

– А я как раз подумал: хорошо Генералу – он спокоен, не то что мы, – засмеялся Лафарг.

Возбуждены были все. Все знали, что сегодняшняя демонстрация будет необычной.

В Гайд-парке на высокой повозке, которая называлась «Трибуна № 4», они встали рядом с молодым, но уже известным писателем Бернардом Шоу.

Скоро показалась первая колонна.

Демонстрация началась…

«В воскресенье, 4 мая в Лондонском Гайд-парке произошла колоссальная демонстрация в пользу восьмичасового рабочего дня. Трудно сказать, как велико было число манифестантов. Одни оценивают его в 200.000, другие даже в полмиллиона. Но довольно того, что, по словам лондонского корреспондента „Журналь де Женев“, в течение всего девятнадцатого века Англия, классическая страна колоссальных митингов, не видела ничего подобного» – так написал Плеханов в журнале русских революционеров «Социал-демократ».

«Здешняя демонстрация четвертого мая была прямо-таки грандиозной … – написал Энгельс в Берлин Августу Бебелю. – Эвелинг, Лафарг и Степняк выступали с речами с моей трибуны – я был только зрителем. Лафарг, с его превосходной, хотя и с сильным французским акцентом, английской речью и южной пылкостью, вызвал настоящую бурю восторга. Степняк также…

Все вместе это было самое грандиозное собрание из всех, когда-либо происходивших здесь… Я сошел со старой платформы с высоко поднятой головой…»

В 1893 году в Швейцарии, в Цюрихе собрался конгресс Второго Интернационала.

Много месяцев Энгельс вел отчаянную работу за объединение рабочих партий. Писал их вождям, спорил с ними, критиковал их ошибки в газетных статьях. Именно поэтому марксистские партии заняли на конгрессе ведущие позиции. И когда по предложению русской делегатки Кулешовой Энгельса избрали почетным председателем, когда он шел через зал – прямой, легкий, быстрый, несмотря на семьдесят три года, – делегаты стоя приветствовали его.

Эта поездка на континент стала триумфальной.

Потом, после конгресса, он выступил на больших торжественных митингах в Берлине, в Вене.

Всюду собирались тысячи рабочих людей. Они счастливо радовались, увидев его. И Энгельс убеждался, что идеи научного коммунизма, которые создавал в трудных поисках Маркс вместе с ним, которые они утверждали в мучительной борьбе, эти идеи наконец стали массовыми, народными.

Сначала была надежда: он ошибся, это возможно у других, но не с ним – с ним такого быть не может.

Энгельс чувствовал, как убывают силы. Еще месяц назад он взбегал на второй этаж по лестнице к своему кабинету легко и быстро. Он тайно гордился этой своей легкостью. На улице не обходил лужи – перепрыгивал. На крыльцо тоже всходил, перешагивая через три ступени.

И вдруг силы оставили его…

Большая часть сил уходила теперь на то, чтобы изображать прежнего – бодрого весельчака, если изобразить удавалось удачно, то страх уходил из глаз близких.

Именно глаза, отчаяние во взглядах тех, кто приходил к нему, подтверждало самое страшное.

В начале зимы он писал о себе Лауре Лафарг:

«Мое положение таково: семьдесят четыре года, которые я начинаю чувствовать, и столько работы, что ее хватило бы на двух сорокалетних. Да, если бы я мог разделить самого себя на Ф. Энгельса 40 лет и Ф. Энгельса 34 лет, что вместе составило бы как раз 74 года, то все быстро бы пришло в порядок. Но при существующих обстоятельствах все, что я могу, это продолжать свою теперешнюю работу и работать возможно больше и лучше».

Он и сейчас старался работать так же, старался забыть о болях, неожиданно пронизывающих все горло.

Пожалуй, повышенное внимание близких, ежедневные осмотры доктора Фрейбергера были даже лишними, отвлекали от мыслей. Энгельс не сразу сообразил, что его стараются не оставлять дома одного. Догадался он в тот момент, когда как раз собрался поработать, но тут вошла Луиза Каутская.

– Генерал, мне надо уехать ненадолго, и вместо меня в доме эти часы будет жена Кравчинского, Фанни, вы ее знаете, она из России.

И тут же вошла краснеющая и неловкая от смущения Фанни. Она поздоровалась тихим голосом, села в кресло Маркса, стоящее в углу, сложила руки и принялась молчать.

В глазах ее он увидел те же страх и отчаяние.

– Ну как ваш английский? – спросил ее Энгельс.

– Спасибо, хорошо, – обрадованно ответила Фанни. Видимо, сама она никак не могла подобрать предмет для беседы. – На улице я пока еще не все понимаю, но о чем сама говорю – люди догадываются.

На секунду страх из ее глаз исчез, но тут же вернулся вновь.

Энгельс рассмеялся.

– Я вспомнил, как в воскресенье осенью вас и вашего мужа привела сюда Тусси, Элеонора Эвелинг. Я хотел посадить вас рядом, а вы вцепились в Элеонору и повторяли шепотом: «Не отпускайте меня, Элеонора, прошу вас, я так смущаюсь перед Энгельсом». Зато потом, помните, как мы вместе стали читать из «Евгения Онегина»? Вы уже, наоборот, от меня не отходили.

– Вы меня тогда так удивили! – встрепенулась Фанни, и страх снова ушел из ее глаз. – Представляете, господин Энгельс, языка английского я не знаю, о чем все кругом говорят, лишь догадываюсь, и вдруг вы, именно вы, читаете мне наизусть по-русски Пушкина.

– Пушкина и Маркс цитировал. Помните: