Владислав Микоша - Я останавливаю время

После парада я послал снятую «Лейкой» непроявленную цветную пленку в Москву в редакцию журнала «Огонек», корреспондентом которого был.

Прошло много времени. Я объездил пол-Китая, а когда вернулся в Пекин, меня вдруг пригласили в высокое учреждение и попросили в большом холле подождать. Для какой цели я был вызван, я, конечно, не знал. Походив по зеркальному паркету и посидев на огромном шелковом диване около двух часов, я перестал гадать, для чего меня вызвали. Наконец, одна из огромных дубовых дверей открылась, и из нее стали выходить люди в синих робах. Тут же появился человек, который меня привез сюда. Он был, как и все, предельно вежлив, улыбка не сходила с его симпатичного лица.

— Я должен перед вами извиниться! Много было всяких вопросов, но все кончилось очень хорошо! Мао Цзэдун просил передать вам благодарность, только у него есть к вам один вопрос, почему на его лице нет родинки?

Я стоял перед моим провожатым, с лица которого не сходила широкая улыбка, и ничего не понимал. Какая родинка? При чем здесь Мао Цзэдун? Мой вид, наверное, смутил моего провожатого. Я никак не прореагировал на величайшее событие — благодарность «великого кормчего».

— Одну минуточку! Я очень скоро! — И он скрылся за небольшой дверью.

Я опять приземлился на красный диван, не понимая, в чем дело. За что такая великая благодарность? И куда опять скрылся этот малый со своей широкой улыбкой? Наконец он появился, неся в руках — я не поверил — журнал «Огонек».

— Разве вы не получили последний номер? Сейчас рассматривался вопрос: правильно ли отразил ваш журнал образ нашего великого вождя Мао Цзэдуна?

Я взглянул на портрет. Мао улыбался мне, но родинки на его лице не было. Внизу под портретом стояла моя фамилия.

— Наверное, когда в Москве проявляли негатив, решили, что это темное пятнышко на пленке — дефект, и его заретушировали.

Только так я мог объяснить отсутствие родинки у «великого кормчего». Так оно в действительности и было.

Когда я объяснил своим друзьям, для чего меня вызывали к высокому начальству, никто не рассмеялся.

— Тебе дико повезло! — сказал Леонид Варламов. — Представь себе на минутку, что образ великого вождя отражен неправильно. Нет родинки! Как так? Почему нет? И ты мог бы считать, что тебя нет. Посол доложил бы «Папе», и ты в лучшем случае оказался бы на Колыме.

Да, мне действительно в тот раз повезло…

…В ассистенты меня не перевели, но довольно долго не давали работать. Наконец, предложили ехать на Магнитку снимать фильм о рабочем классе. Я приготовил аппаратуру, получил восемьсот метров цветной пленки и отправился домой. Была суббота, а в понедельник предстояла поездка на Урал.

Вечером, как всегда перед дальней дорогой, наполнил всем необходимым дорожную сумку и попытался уснуть. Радио тяжелыми ударами Спасской башни завершило день. Было душно. Не спалось. Вышел на балкон. К подъезду нашего большого дома подкатила черная «Победа». Снова, пытаясь уснуть, услышал на лестнице тяжелые шаги. Неужели опять? Меня охватила гнетущая тревога. Во рту пересохло. Да, сомнений больше не было. Шаги остановились у нашей двери. После небольшой паузы — у меня еще теплилась надежда, что пронесет, не к нам… Но раздался пронзительный, не как всегда, будто по сердцу звонок. Я, как был в трусах, подошел к двери и, наверное, не своим голосом, почему-то охрипшим, спросил:

— Кто там?

— Микоша Владислав Владиславович здесь проживает?

— Да! — ответил я, и меня пробрала дрожь.

Подошли мама и Зоя. На них было страшно смотреть. Наверное, я выглядел не лучше. Вошли двое военных в форме НКВД.

— Будьте добры, оденьтесь и соберите необходимые вещи в дорогу. По возможности быстрее.

Хорошо, маму поддержала вовремя жена. Они молча стояли, прижавшись друг к другу. В их широко открытых глазах замер ужас.

— Чего вы испугались? Все будет хорошо, не бойтесь! — спокойно сказал военный.

— Что же нам теперь делать? — чуть не плача, спросила мама.

— Я вам повторяю, мамаша: не надо беспокоиться, все будет хорошо, как надо!

Вещи в дорогу готовить было не надо — будто я заранее все предвидел. Мы обнялись. Мама перекрестила меня, и не помню, как я очутился в машине. Мы мчались по опустевшему Ленинградскому проспекту с недозволенной скоростью. Еще с большей скоростью мчались в моем сознании мысли. Конечно, не выходил из головы и обыск. У Маяковского машина свернула на Садовую в сторону Самотеки. «Ну, ясно, на Лубянку», — подумал я. Меня пробрала дрожь. Все вопросы — за что? почему? — которые я себе задавал, не находили ответа…

Машина с Садово-Каретной вдруг завернула к нам в Лихов переулок и круто, с визгом, затормозила у подъезда студии. Я не успел опомниться, как сидящий впереди коротко и властно скомандовал:

— Берите кинокамеру, цветную кинопленку — всю, какая есть, и все принадлежности для съемки, и быстро в машину! Мы вас ждем! Только в темпе!

Все мои страхи — за что, и почему? — как рукой сняло. Значит, меня не арестовали. Предстоит таинственная съемка. Даже интересно… Да, но как там мама с Зоей? Как их успокоить? И как же выезд на Магнитку?..

Заспанный вахтер старик Колпин задал вполне нормальный вопрос:

— Что? Кто-то прилетел? Да?

— Да, да! Срочная съемка! Скорее открывай!

Не прошло и пяти минут, как я со всей аппаратурой и пленкой очутился в машине, и она на предельной скорости помчалась по улицам уснувшей Москвы. Когда мы вырвались на Большую Калужскую, я понял, что мы спешим на Внуковский аэродром. Спутники мои сидели молча, ни слова не говоря, и с вопросами к ним обратиться мне не приходило в голову. Глухие ворота Внуковского аэропорта широко распахнулись после резкой сирены нашей «Победы». Мы выехали на летное поле. На старте бетонной дорожки стоял «Дуглас» — Си-47, и два его пропеллера вращались. «Победа» круто затормозила у самой железной лесенки открытого люка.

— Быстро в самолет!

Мне помогли закинуть аппаратуру в темный люк, и дверка за мной громко захлопнулась. Было темно. Самолет дернулся и я не сел, а упал на жесткое сиденье. Самолет набирал скорость. Зажегся тусклый свет.

— Владик! Как ты сюда попал? — на противоположном сиденье, у иллюминатора сидел мой студийный приятель кинооператор Борис Макасеев. У его ног лежала кинокамера и штатив.

— А как ты очутился здесь?

Мы оба страшно обрадовались, увидев друг друга. Самолет набирал высоту. Кроме нас в кабине никого не было. Борис рассказывал, как его ночью забрали из дома. Все произошло точно так же, как и со мной. Мы оба ничего не знали, что предстоит впереди. Стало светать. Мы прилипли к иллюминаторам, пытаясь определить, в каком направлении летим.