Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

В тот день, 3 июля, оба царственных брата проявили поразительное мужество. При прорыве Карл стоял со своим штабом на одном из самых опасных мест флагманского корабля; выстрел картечью с расстояния в 100 метров легко ранил его в плечо и убил стоявшего поблизости офицера. Густав поначалу находился на маленькой шлюпке, затем должен был, оставив ее, перейти на флагманскую галеру «Орден Серафимов», когда волнение на море стало слишком сильным, и наконец перешел на яхту «Кольдинг». Шлюпка была захвачена русскими, были бы захвачены и «Орден Серафимов», и «Кольдинг», если бы преследовавшей шведов эскадре не пришлось по приказу Чичагова изменить курс. Во время этих приключений король, согласно единодушным свидетельствам, проявил величайшее мужество; один из гребцов на его шлюпке был убит, а сам Густав подвергался смертельной опасности, но все время держался уверенно. Спустя несколько дней он в письме к Рууту признавался, что стойкость впервые изменила ему, когда после гонки сквозь русские корабли ему снова предстояло встретиться с превосходящими силами русских, но он внешне никак этого не обнаружил. Тут ему очень пригодился актерский талант.

Из Петербурга по всему миру было разослано известие о крупной морской победе русских — естественно, что пропаганда не выказала никакого разочарования тем, что шведские флоты прорвали блокаду. Русские адмиралы получили приказ полностью уничтожить шведский галерный флот, собравшийся у Свенсксунда, а затем корабельный флот у Свеаборга. Рассчитывали, и не без оснований, на то, что сократившиеся шведские военно-морские силы деморализованы. Дипломатический корпус в Стокгольме был потрясен: Листон вроде бы вызвался сам ехать в Петербург, чтобы путем переговоров спасти то, что еще можно было спасти. Корраль в донесении от 9 июля сетовал на то, что король Густав своей «смехотворной пушечной пальбой» разрушил мирные переговоры, а 16-го, когда стало известно о выборгской гонке при прорыве и потерях в корабельном флоте, на то, что Густав поменял свои блестящие успехи на беду, и следует опасаться, что Пруссия и Англия воспользуются его затруднительным положением, и т. д. Но в постскриптуме к этому известию сообщалось, что ситуация уже изменилась.

Ибо 9 июля, в тот самый день, когда Корраль отправил свою первую пессимистическую депешу, между шхерными флотами произошло окончательное решающее сражение. Это король Густав решил, что шведский шхерный флот должен собраться в Свенсксунде, где в прошлом году произошел несчастливый морской бой, и это Густав решил, что там надо остаться и встретить атаку противника. Его отговаривали командиры всех эскадр, кроме одного — Карла Улуфа Крунстедта, ранее стоявшего и ждавшего в Свенсксунде с померанской эскадрой и тщетно пытавшегося прорваться сквозь блокаду Выборгского залива. Его роль в этой войне загадочна: как флагманский капитан Эренсвэрда, он разделил его малодушие в конце прошлого сражения при Свенсксунде, а 18 лет спустя он обретет славу Герострата, когда как комендант Свеаборга сдаст его русским. Но в 1790 году он посоветовал принять решение, дерзость которого его коллегам представлялась противоречащей всякому здравому смыслу. Может быть, он хотел реабилитировать себя за прошлогодний позор? Был ли он настолько хладнокровен, чтобы осознавать, что это сражение так или иначе завершит войну и что шансы на счастливый исход того стоили? Или же дело было только в том, что он единственный из командиров эскадр избежал нервного потрясения во время блокады и напряжения при гонке и поэтому мог трезво судить о возможностях тактической игры? Как бы то ни было, он отважился на совет дать сражение и вызвался быть флагманским капитаном короля Густава вместо полковника Де Фресе, который был болен и плохо себя чувствовал после гонки прорыва и который советовал повременить с решительным сражением.

Однако решение принадлежало королю и было принято несмотря на колебания, искушавшие твердость Густава, в которых он потом признался Рууту. Густав знал, что ставит на карту все, и хотел сделать это. Его психика отличалась от психики других, о чем он часто говаривал своим доверенным людям. Он, должно быть, практически совсем не спал все эти дни, живя в состоянии постоянного нервного напряжения, которое давало возможность успеть сделать все, но не давало возможности отложить дело, ждать и выжидать. Задавались вопросом, не в отчаянии ли он и не ищет ли геройской смерти, и, вероятно, король не особенно страшился погибнуть вместе со своим флотом. Но едва ли он нарочно искал смерти. 8 июля, за день до сражения, он писал Армфельту: «Ну, теперь наши дела снова по-настоящему плохи. Бог знает, куда нас заведет». Но затем следует ясное изложение внешнеполитической ситуации, особенно относительно предложений о субсидиях и условий со стороны союзных держав. Сам Густав хотел мира настолько, что, пожалуй, даже готов был удовлетвориться той отвратительной границей, которую имел сейчас. Но в конце письма появляется типичный мираж желаемого: какой-то английский флот определенно ожидается в Зунде. Если так, то потери шведского корабельного флота неважны в более крупной игре. Письмо никоим образом не несет на себе отпечатка того, что пером водила рука отчаявшегося кандидата в самоубийцы.

Король Густав отважился на бой при Свенсксунде, потому что там его шхерный флот находился в выгодной позиции, и она была достаточно сильной, чтобы ею воспользоваться. Он стоял перед значительно превосходящими силами, которые старались запереть его и уничтожить. Но удача в нескольких отношениях была на стороне шведского флота. Его командиры и рядовой состав имели несколько дней отдыха, между тем как русские, особенно гребцы, к началу атаки были уже утомлены. Вход в Свенсксунд с юга был слишком узким и не позволял русским воспользоваться своим численным превосходством; их боевой линии пришлось образовать вогнутую дулу, подвергавшуюся сосредоточенному огню с шведских судов. Тем не менее той части шведского шхерного флота, которая стала целью русской атаки, пришлось очень туго. Это была бохюсленская эскадра под командованием подполковника Тёрнинга. Все же она выдержала атаку, отчасти благодаря тому, что в критический момент русская боевая линия смешалась. Канонерские лодки же из другой шведской эскадры рассредоточились вокруг одного из островов, чтобы ударить по противнику с тыла, и в результате все русские суда отступили к югу. Тем временем с юго-запада пришел шторм, все более затруднявший русским стрельбу и маневры, а шведские суда стояли под прикрытием островов и удачно стреляли. Когда русские наконец отказались от продолжения боя и попытались выйти в открытое море, шторм бросил их суда на скалистые острова и разбил. Дело кончилось полной катастрофой для русского шхерного флота; принц Нассау сам пишет в докладе императрице о «гибели флота». Принц потерял 52 судна и около 10 000 человек. Самым серьезным была потеря компетентных командиров, которую невозможно было возместить.