Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Листон, не имевший таких же, как Борке, обычных контактов с шведским королем, 14 сентября докладывал, что невозможно ничего знать о будущей политической системе короля Густава, поскольку Армфельт, его единственный доверенный человек, все еще слаб здоровьем; однако есть признаки сближения с Россией. Но Армфельт был не настолько слаб, чтобы не найти в себе сил посовещаться с Борке о мерах по приведению в готовность флотов и армии на случай, если война между Россией и Турцией продолжится. 5 октября Листон доносил о том, что он узнал на сей счет от Борке, в частности, что артиллерия и тягловые лошади останутся в Финляндии на случай возобновления войны. 12 октября Густав сам поднял эту тему в разговоре с Листоном. Густав «полунасмешливо, полуторжествующе» заметил, что весной берлинский двор ощутит последствия глупости, в которой повинен, не дав ему, Густаву, возможности продолжить войну, пока он еще держал в руках оружие. Листон сказал, что ведь в таком случае участие Густава ограничивалось бы ожиданием, поскольку он еще имел обязательства перед турками. Это верно, ответил Густав, но излишне было бы напоминать Листону о скверных финансовых обстоятельствах, не позволявших Густаву браться за чье-либо дело, не получив помощи. «Он не хочет, добавил Густав, ссылаться как на мотив на сдержанность и человеколюбие, поскольку знает, что я не поверю, будто он считает их достаточными причинами для уклонения от войны, которая может сулить ему славу и завоевания, но его позиция очень разнится от занимаемой им три месяца тому назад». Теперь, если ему предстоит драться, он должен иметь полную уверенность в экономическом отношении. Он говорил о прежнем твердолобом поведении союзников, особенно Пруссии: он проникся таким отвращением к берлинскому двору, что Англия должна быть главным союзником в его возможных будущих договорах. Согласно донесению Листона от 22 октября, этот мотив Густав развил позднее, когда превозносил ведущего министра Австрии князя Кауница за то, что тот напугал пруссаков вероятностью вступления Австрии в войну на стороне России, если Пруссия нападет на эту страну. Густав произносил это с оттенками недоброжелательного преувеличения и явно не столько расточал комплименты Кауницу, сколько порицал прусского министра, о котором в последнее время неодобрительно отзывался при всяком удобном случае. Армфельт еще более открыто, чем его государь, злословил по адресу Херцберга и сказал, что надеется, что судьбой всех его проектов станут разочарование и проклятие. Эта враждебность Армфельта придавала правдоподобие серьезности высказываниям Густава о том, что при возможных будущих переговорах с союзниками Великобритания должна быть «ведущим и ответственным партнером соглашения».

Этими высказываниями Густав обозначил свою позицию и свои условия по отношению к союзникам. Он готов был выслушать предложения, но не выклянчивал их. Прежде всего он хотел получить английские субсидии и мог, если их получит, поразмыслить о вступлении в новую войну как брат по оружию воюющей Пруссии. С Херцбергом он не желал иметь дела, и Шведская Померания исчезла со сцены. Присоединение к союзникам не было делом решенным, Густав мог в какой-то форме сойтись с Россией.

24 сентября Корраль докладывал, что имел продолжительную конференцию с Густавом III, который «весьма экспрессивно» говорил о своей благодарности испанскому королю и его министрам и порицал фальшивую политику, ведущуюся лондонским и берлинским дворами; он свободен, поскольку союз с Францией скончался естественной смертью и Густав не состоит в союзе ни с одной из названных держав. Затем Корраль довольно пространно говорил о необходимости поддерживать Бурбонский дом во Франции, принимая во внимание скверные результаты революции и желание испанского короля сохранять старую гармонию и дружбу. В качестве вывода Корраль сообщил, что Густав, как и Руут, всегда подчеркивают абсолютную необходимость субсидий и желательность скорого принятия испанским королем решения. Россия, утверждал Корраль, предпринимает значительные усилия, направленные на привлечение к себе шведского короля.

Первоначально отношение к России развивалось осторожно и со всеми признаками фальшивой идиллии. Министром в Петербурге Густав пока назначил Курта фон Стединка, который не имел дипломатической подготовки и опыта, но который во время войны проявил себя как самый выдающийся шведский генерал и к тому же основательно знал границу между озером Сайма и Финским заливом, которая должна была стать предметом дальнейших переговоров после Верельского мира. Это был очень образованный офицер, но ненавидимый подчиненными, что его боевой товарищ Армфельт считал необъяснимым: «На финна и на всех прочих не угодишь», — таков был его комментарий. Стединк, по Армфельту, был «приятным и вежливым человеком». Это делало его своим в придворной среде, но, возможно, недостаточно проницательным для дипломатической двойной игры.

1 октября Стединк обосновался в Петербурге и докладывал, что императрица выказала ему большую «bonté» [70] Доброту. в знак своей высокой оценки короля Густава. Спустя два дня дипломат с воодушевлением описывал назначенного временным посланником в Стокгольме генерала фон дер Палена. Стединк знал, что это был прямой и честный человек, получивший от императрицы указание держаться поодаль от всех партий и интриг и открыто заявлять, что Екатерина никогда не будет вмешиваться во внутренние дела Швеции. Императрица желала «укрепить добрую дружбу и союз [l’union] с Вашим Величеством». Это, по мнению Стединка, было естественно, если учесть понесенные Россией в войне против Швеции большие людские и денежные потери, понимание Екатериной «vaste genie et valeur» [71] Великого гения и доблести. Густава III и стремление Потемкина к славному миру. Однако императрица сохраняет некоторое недоверие в вопросе о намерениях Густава по отношению к Дании. Тем не менее она сказала, что то, что Густав отправил Нолькена в Вену вместо того чтобы вернуть в Петербург, «показывает, что чувства короля ко мне изменились». Она получила известия о том, что прусский король строил против Густава козни из-за Померании, и ее это огорчило, поскольку не хотела бы, чтобы Густаву пришлось сожалеть о возобновлении дружбы с нею.

Таков был тон шведско-русского общения, и он не изменился от того, что Пален прибыл в Стокгольм лишь в ноябре. Русские министры Остерман и Марков тоже были обходительны со Стединком; согласно донесению от 13 ноября, первый из них, будучи тронут до слез, заверял Стединка в склонности Екатерины к миру.

Отношения между Густавом III и союзными державами характеризовались, как и прежде, выдвижением взаимных предложений при взаимном пренебрежении друг к другу. Несмотря на некоторые подталкивания, прежде всего со стороны фон Борке и Хью Эллиота, за осень 1790 года союзники не предприняли серьезных попыток привязать к себе Швецию. Густав III твердо держался решения продаться дорого. Пруссия хотела иметь его потенциальным союзником, но не располагала деньгами на субсидии, а британское правительство, имевшее деньги, не доверяло Густаву и не было склонно к военным предприятиям. В результате русский кабинет, который знал, чего хотел, то есть чтобы по отношению к Швеции ничего не происходило, имел естественное преимущество перед соперничавшими державами.