Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Штакельбергу довелось пережить несколько напряженных дней. Густав III, ассистируемый Армфельтом, от которого из первых рук получал известия из Вереля, был быстро схватывающим и непредсказуемым контрагентом. На обдумывание были предложены-, обмен частей Норвегии на Ольденбург, обмен острова Сент-Бартелеми на финляндские территории и размены финских приграничных территорий. Штакельберг защищался, неотступно придерживаясь полученной инструкции и выдвигая французскую проблему как главный пункт обсуждения. Предстоящая поездка короля Густава в Аахен предполагала, что все решения должны быть нацелены на будущее. Штакельберг, светский и приятный в обществе человек, произвел хорошее впечатление и войдет в круг добрых знакомых Густава III в последний год его жизни. Но король Швеции не был столь уж самовлюбленным и глупо доверчивым, как думали Екатерина и поначалу Штакельберг. Он вел собственную дальновидную и злую игру, не раскрывая за столом переговоров многих своих карт.

В действительности Густав III при своем отъезде 24 мая был живо заинтересован в заключении союза с Россией. «Это будет прекраснейший день в моей жизни, когда осуществится стабильный союз с любимой мною родственницей и великой женщиной, чьи слава и имя войдут в историю и сохранятся в самых отдаленных будущих столетиях», — писал он Армфельту 2 июня из Ростока. Там же Густав выражал свою обиду на небрежность Потемкина, не ответившего на его, Густава, собственное письмо. Спустя шесть дней он в очередном письме к Армфельту размышлял о поведении русских: были ли их медленные реакции рассчитанной тактикой или лишь проявлением дурных манер. Союз с Россией должен был основываться на трех пунктах: ревизия границы, субсидии и сотрудничество в деле восстановления Франции. Густав начинал верить, что союзные державы в конце концов согласятся удовлетворить его пожелания субсидий. Как обстояло с ревизией границы, он не знал, и только по прибытии в Аахен узнает, возможно ли возрождение Франции. Таким образом, между 2 и 6 июня восторг перед русским союзом утих. Что до союзных держав, то государственный переворот в Польше потряс позиции Пруссии, и Листон в доверительном собственноручном письме сообщал одному из секретарей Foreign Office [75] Британское Министерство иностранных дел. , что если сейчас Россия объединится с Польшей, то, по его мнению, единственной возможной контрмерой будет «отправить брандер «Густавус». Возможно, другие представители британского кабинета министров сделали такие же выводы.

Увиденное Густавом по прибытии в Аахен 14 июня едва ли помогло ему получить ясность. Напротив, он втянулся в бурю политических чувств, которая поглотит его на все десять месяцев оставшейся жизни. Он встретился с высшим аристократическим обществом Парижа, которое прежде было для него столь притягательным и где он имел такой успех при прежних посещениях французского двора. В городах вокруг Рена жили тысячи французских эмигрантов во главе с братом Людовика XVI графом Артуа. В Аахене Густава ожидал также Эверт Таубе — он поправлял там здоровье и был доверенным человеком Густава и неофициальным связующим звеном шведов с неофициальным эмигрантским двором в Кобленце. Король Густав с само собой разумеющимся изяществом занял в эмигрантской среде центральное место, держал открытый стол и говорил о контрреволюции. Он, кажется, был озадачивающе откровенен в высказываниях относительно своих планов вооруженного вторжения во Францию — до какой степени откровенен, трудно определить на основании лишь более поздних мемуарных источников. Возможно, он стремился поставить прочих европейских суверенов перед свершившимся фактом относительно главного командования в планируемом крестовом походе, которое он отводил себе.

Густав III ждал в Аахене побега французской королевской четы из своей страны, который должен был послужить сигналом к объединению против революционного режима в Париже. 19 июня Густав писал Армфельту, высказал предположение, что союз с Россией практически готов, и велел Армфельту немедленно принять в ходе подготовки к войне меры к выступлению и транспортировке полков под предлогом волнений на Севере. Спустя два дня король все еще был настроен оптимистически, получив от Армфельта известие, что Екатерина готова уступить Нейпшот и туманно уверяла в своей экономической и прежде всего личной доброжелательности к Густаву и выказывала большое рвение к восстановлению королевской власти во Франции. Известие о провале попытки бегства и аресте французской королевской четы стало шоком для Густава III, как и для всего эмигрантского общества и всех монархических столиц Европы. 27 июня Густав писал Армфельту, что едва в состоянии как следует писать; он просит прислать в Варнемюнде его яхту «Амадис», ибо при том обороте, какой приняли теперь дела, он либо через неделю отправится домой, либо останется за границей на целый год. Вот, думал он, подходящий для Екатерины II момент показать свое величие.

Но Екатерина так не считала; она взяла назад все свои многообещающие посулы относительно ревизии границы и денежной помощи. Штакельбергу она подчеркнула, что хочет сохранить ту страну, которой владеет, и не желает ничего знать о долгах и финансах Швеции. Вероятно, она теперь считала Густава достаточно запутавшимся во французской политике, чтобы быть легкоуправляемым в северной. Это было до определенной степени верно, так как 10 июля Густав инструктировал Армфельта относительно того, что в самом худшем случае тот может не настаивать на некоторых скалистых финских местностях, чтобы поддержать некий королевский дом в его стесненных обстоятельствах. Но тем важнее был вопрос о деньгах, которыми должно было финансироваться военное предприятие. Густав был занят тем, чтобы убедить императора Леопольда II и князя Кауница предоставить австрийские войска в распоряжение французских принцев графов Прованского и Артуа, получить для тех же целей солдат курфюрста Пфальцского и ландграфа Гессенского и получить дозволение императора высадить на берег в Остенде свои собственные войска, поскольку французские гавани теперь наверняка хорошо охранялись. Прежние намерения Густава либо сразу же ехать домой, либо надолго остаться на континенте скоро потеряли актуальность. Он должен был наблюдать одновременно за двумя политическими сценами.

14 июля, в двухлетнюю годовщину начала французской революции, Густав III написал одно из своих исполненных рассуждений и относительно открытых писем к Армфельту — в письме вопросы распределения придворных должностей, внешней и внутренней политики и личные чувства и настроения перемешались так, как это обычно бывало у него, когда он давал свободу мыслям. Андерс Хоканссон, его новый министр финансов, составил промеморию о политических мерах, которую Густав нашел «хорошо сделанной глубоко мыслящим человеком с ясным зрением». Но король, в отличие от Хоканссона, не желал участия Дании в альянсе — то был вновь обретший актуальность испанский проект. Если Испания хочет быть в союзе с Швецией и Россией, ей придется отказаться от Дании; Испания слишком заинтересована в альянсе, чтобы не сделать такой уступки. Было сомнительно, что Испания даст денег, поскольку у нее очень мало этого товара, а деньги были первейшей целью Хоканссона; но если она и даст денег, то все равно должна уступить в вопросе о Дании. Швеция и Россия объединились, Испания не может раздобыть других союзников против Англии, а без денег от Испании можно найти очень весомые причины неприятия этого альянса.