Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

В Стокгольме шевалье Госсан по-прежнему сидел поверенным в делах официальной миссии французского короля. Никто не обращал на него внимания; но он, как мог, тоже призывал к миру.

Неизбежным фактом было то, что Густав III не имел на ведение войны денег и что при всех обстоятельствах он должен был навести порядок в государственных финансах. На протяжении ноября утрясались планы на риксдаг; на совещании 18 ноября было решено, что сессия состоится в Евле, а 27 ноября Хоканссон изложил финансовый план, рассмотрение которого было целью риксдага. Прежде всего Армфельт и его круг торопили с принятием на риксдаге постановления, между тем как государственный дроте Вактмейстер сомневался, а епископ Валльквист возражал. Распространялись дикие слухи о государственном перевороте, расширении единовластия в вопросе о налогообложении, начале войны во Франции, упразднении дворянства как государственного сословия и т. д. Неспокойная ситуация в Европе усиливала нервозность и у короля с его помощниками, и в среде оппозиции. Лишь 15 декабря Густав принял решение о созыве риксдага и о том, что сословия должны собраться 23 января 1792 года.

Что это означало для планов относительно Франции? Риксдаг при всех обстоятельствах поглотил все внимание Густава III на время его подготовки и продолжения, но он пришелся на середину зимы, когда никаких приготовлений к войне все равно быть не могло. Но пробст К. Ё. Нурдин в своем дневнике отмечает, что король «охладел к французским делам» в конце ноября 1791 года, когда, с одной стороны, получил сообщение о негативной позиции России по отношению к предполагаемой экспедиции, с другой, когда убедился, что Армфельт и его друзья: Хоканссон, братья Нурдины и Альман — все они отговаривают его от этого предприятия. Густав будто бы доверительно сказал Армфельту, что тот прав, но Густав уже зашел слишком далеко, чтобы давать задний ход, и что «у него есть барон Таубе». Однако барон после проведенной Хоканссоном обработки вроде бы заявил, что учитывает ситуацию с военными расходами. Вопреки этим свидетельствам Альма Сёдеръельм заявляет, что интерес Густава III к Франции остыть не мог и что целью риксдага в Евле, по-видимому, являлось одобрение французских планов короля. Однако источники, на которые ссылается исследовательница, — донесения Госсана в Париж за время риксдага — несут на себе отпечаток общих слухов, а не надежных сведений, к которым Госсан при тогдашней своей политической изоляции доступа не имел. И вполне характерно, что Госсан полностью переменил свое мнение, когда Густав встретился с ним на стокгольмской улице 14 марта 1792 года, был с ним милостив, как в стародавние времена, и повел о Франции совсем иные речи, чем прежде. Сейчас, за два дня до рокового маскарада в опере, Госсан был убежден в том, что Густав утратил интерес к собственному участию в крестовом походе, коль скоро не мог получить пост главнокомандующего. Дневниковые записи Нурдина снова передают мнение самого внутреннего круга, отзыв, который ему может быть приписан позднее.

В Густавианском собрании, том F 415, хранятся два собственноручных конспекта Густава, переплетенные вместе. Оба не датированы, и ясно, что они не обязательно возникли в одно и то же время, хоть и хранятся вместе. Первый документ — незавершенное воззвание к французскому народу, составленное, скорее всего, во второй половине 1791 года, вероятно, осенью. Второй — послание французскому Национальному собранию, написанное от имени риксрода и сословий с параллельными текстами на французском и шведском языках и предназначавшееся для проставления даты в Евле — 28 января 1792 года. Первый документ воспроизведен в переводе Альмой Сёдеръельм и был воспринят всерьез. Второй, насколько мне известно, никогда не публиковался и не комментировался; судя по всему, он хранился у короля Густава, не предлагался на подпись соответствующим деятелям и был написан, должно быть, в самом конце 1791-го — самом начале 1792 года.

Воззвание, судя по всем признакам, возникло у автора в состоянии сильного аффекта и несет на себе его обычные симптомы: неразборчивый почерк и очаровательное правописание. Документ предполагался для распространения при вторжении во Францию и направлен против «мятежников, действующих под именем Национального собрания, заковавших в кандалы своего короля, узурпировавших его власть, поправших все законы, совершивших насилие над правом частной собственности, личной безопасности и истинной свободы французов». Национальное собрание обвиняется далее во введении не только несправедливой анархии, но и в разрыве договоров с иностранными державами и особенно с государями империи. Поэтому шведский король, старейший и самый постоянный союзник Франции и гарант Вестфальского мира, по призыву немецких государей встал во главе своей армии для освобождения французской королевской семьи, возвращения сословиям их прав и привилегий и восстановления законности и порядка. Будучи побуждаем самыми чистыми помыслами, он не сомневается в том, что наиболее здравомыслящая часть французского народа будет с ним сотрудничать. Прежде всего он обращается к благородному французскому дворянству, чья храбрость и преданность своему суверену и своему отечеству проявила себя во все века. Король Швеции не сомневается в том, что дети столь многих героев и благородных рыцарей последуют примеру своих предков и соберутся под его знаменами. Его величество надеется, что великодушные и благородные потомки рыцарей, отвоевавших сыну Карла VI Францию и ставших достойными спутниками Генриха IV в его победах, приложат не меньшие усилия для спасения доброго и добродетельного Людовика XVI. Его величество особенно предлагает последовать за собой храбрым гвардейцам, чья отвага переполняла восхищением всю Европу, а также жандармерии, деяния которой…

Здесь не хватило дыхания, возможно, из-за трезвой мысли о жандармерии и ее деятельности. Но этот проект интересен, ибо ясно выражает чувства Густава — как по отношению к кошмарным политикам-демократам, так и перед перспективой пройти однажды по следам королей династии Васа в качестве гаранта Вестфальского мира и к тому же сыграть роль Жанны д’Арк и первейшего из всех кумиров — Генриха Наваррского. Вот за что он хотел бы умереть на поле чести, как сам он уверял Армфельта. То была эгоцентрическая мечта, несовместимая с тем, что должен был делать в 1791 году король Швеции, и она осталась неисполнившейся.

Другой документ написан гораздо тщательнее, хотя и тоже несет на себе отпечаток авторского черновика и не имеет во многих случаях надстрочных знаков над ä, å и ö. Этот документ по своему содержанию еще более странен. Совет и Сословия Шведского Государства братски и с любовью приветствует своих дорогих друзей и братьев полномочных представителей французского народа, пишет Густав. Получено извещение Национального собрания ко всем народам, «и помня долгую дружбу, которая свыше двух столетий сохранялась между обоими нашими народами, и мы присовокупляем к сему наше великое восхищение, которое пробудили в нас ваши замечательные уверения, и мы думаем, не следует более откладывать с выражением вам нашего высочайшего уважения и пожеланий всяческого сохранения постоянной связи, нашей старой дружбы и доверия. Продолжай, благородный народ, рушить старые обычаи и опровергать все предрассудки, рушить все стены, отделявшие вас от других народов, и тем самым следовать со всеми нациями и основывать Мировую монархию. Тогда вас сочтут новыми Солонами и Ликургами и тогда возникнет превосходнейший порядок, порожденный тем беспорядком, который, согласно распространяемым вашими злопыхателями слухам, вы будто бы установили. Мы уверяем вас в нашем уважении и нашей дружбе. Ваши Братья и друзья…»