Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Сказанному противоречат другие сведения. Эренстрём в своих мемуарах пишет, что король был «внутренне удовлетворен» единством сословий в Евле, особенно сговорчивостью дворянства, и надеялся на приход нового счастливого времени. Магдалена Рюденшёльд в своих памятных записках сообщает, что король на одном ужине сказал, что риксдаг завершился успешно, что большая часть дворянства возвратилась к нему и он надеется, что Магдалена попросит разрешения не следовать за Софией Альбертиной в Кведлинбург и вместо этого примет участие в маленьком обществе, которое соберется летом в Хага. Но мемуары Эренстрёма — поздние и ненадежные, а Магдалена Рюденшёльд описывает только момент уговоров за ужином, когда Густав манил ее идиллией. Несомненно, одним положительным для короля Густава результатом риксдага было преодоление ликвидационного кризиса, но Валльквист и Шрёдерхейм были опытными политическими наблюдателями, обратившими внимание на невольные реакции короля. И спустя считанные недели окажется, что замеченная ими тревога была обоснованной.

В последние полгода жизни Густава III круг его доверенных людей был узким. Армфельт в своих мемуарах, возникших несколькими годами позже, перечисляет тех, кто обычно приглашался на интимные ужины по четвергам в Хага: графиня София Пипер, урожденная Ферсен, графини Улла и Аугуста Ферсен, мадам де Сен-Прие из французских дворян-эмигрантов и Магдалена Рюденшёльд. Мужчин было больше и состав их, очевидно, сильнее варьировался, но число их всегда было ограниченным. Постоянными участниками были русский посол Штакельберг, посланник французских принцев барон д’Экар, граф де Сен-Прие и сам Армфельт. Содержание нескольких записок короля Армфельту за сентябрь и ноябрь позволяет дополнить этот список рядом имен: мадам Вреде, графиня Левенгаупт, Каролина Рюденшёльд, мадам Хёпкен и мадам Шарль Пипер. Из них авантюристку графиню Вреде герцогиня считала несколько «enragée» [78] Бешеной. , то есть зараженной революционными идеями, а король Густав в письме к Таубе поместил в эту категорию мадам Шарль Пипер, между тем как Таубе в своем ответе счел ее просто-напросто идиоткой. Примечательно, что Густав, несмотря на это, приглашал их в маленький кружок в Хага, что свидетельствует о его терпимости.

К. Ё. Нурдин после смерти Густава пишет в своем дневнике: «Русенстейн рассказывал мне, что покойный король сказал, что он легко и охотно беседовал с пожилыми женщинами, ибо они либо когда-то умели, либо по-прежнему умеют ценить учтивость; молодым же девушкам или нечего сказать, или же все они считают учтивость обязанностью и часто воспринимают учтивость как результат воздействия своей привлекательности». Вероятно, это как-то помогает объяснить выбор Густавом круга общения. Он сам, по свидетельству гостившего в Швеции в 1791 году французского дворянина, был отличным собеседником с неистощимым запасом анекдотов и желал от своего окружения умения и слушать, и отвечать.

Общественные правительственные дела выполнялись на протяжении четырех будничных дней недели, прерываясь на посещения театра. Вечера по понедельникам посвящались опере, после окончания каждой созывался, по Армфельту, «колоссально многочисленный ужин». Пятницу, субботу и воскресенье Густав проводил в Хага «почти в одиночестве». Согласно сплетням, там происходили «оргии» с его более молодой свитой; под «оргиями» имелись в виду, очевидно, пьянки. Это отрицают Шрёдерхейм и адъютант короля Карл Дидрик Хамильтон в своих мемуарах, правда, написанных гораздо позднее. По Хамильтону, король никогда не пил ничего, кроме сельтерской воды, в которую добавлял немного шампанского, и может быть, пару раз в год выпивал стакан превосходного пунша, и в его обществе не происходило ничего противоречащего хорошему тону. Герцогиня же, которая в ту пору была недоброжелательно настроена по отношению к Густаву, говорит, что он был «malproper» (нечистоплотен) и пренебрегал своей внешностью, и это согласуется со сделанным Адлербетом описанием нечистоплотных привычек короля. Не следует, однако, никогда забывать, что Густав III развивал перед общественностью лихорадочную деятельность и даже если в 46-летнем возрасте начинал становиться нечистоплотным и небрежным в своем поведении, он никогда не утрачивал контроль над собой.

«Я никогда не видал более сильного изменения, чем то, какое претерпело поведение короля за время с 1788 года и до его кончины, — писал в мемуарах Армфельт. — Неудачи очень пошли ему на пользу, и могу вас уверить, что если он когда и казался искавшим развлечений, ему приходилось для этого с усилием преодолевать себя, и что посреди этих увеселений его разум и мысли были далеко от них. Не припомню, чтобы я с самого конца войны среди праздников и развлечений хотя бы раз вел с ним беседу, которая не шла бы вокруг серьезных тем, и если случайно в нее проникала шутка или острота, то это скорее было похоже на цитату со стороны, чем на вспышку веселости». И Армфельт мечтает о том, как Густав, останься он жив, стал бы через несколько лет философом в Хага подобно Фридриху Великому в Сан-Суси.

Суждение Армфельта представляет огромный интерес, даже если неосознанно свидетельствует об изменившейся роли самого Армфельта — из организатора придворных увеселений ставшего центральной у трона фигурой королевской политики. Но убедительно звучит его описание Густава средних лет, уже довольно полного и обремененного ответственностью. Некогда стеснительный и неуверенный в себе молодой государь, при всем своем безвластии являвшийся надеждой просвещенной Европы, проделал долгий путь через героические мечтания, иллюзии и разыгрывание политической роли к жестокому опыту ненависти, войны и массовых смертей. Он получил власть, но утратил радость жизни. Теперь казалось безнадежным снова начинать героическую роль. Оставались только будни — выдержит ли он их?

Ему так и не суждено было подвергнуться этому испытанию.

Наверно, для убийц тиранов не очень обычное дело обладать чувством юмора. Однако так обстояло с тем, кто был главой заговора, стоившего Густаву III жизни: с генерал-майором Карлом Фредриком Пеклином. 72-летний, хладнокровный, интеллигентный и бесстрашный, он являл собой вневременную, почти идиллическую фигуру в большой толпе горячих голов, которые тем или иным способом хотели избавиться от короля Густава. Он был осколком антироялизма эры свобод, одним из вожаков колпаков в 1760-е годы и единственным, кто всерьез пытался организовать вооруженное сопротивление государственному перевороту 1772 года. В 1786 году он принадлежал к оппозиционерам в Рыцарском доме, в 1789-м содержался под домашним арестом и молча участвовал в риксдаге 1792 года в Евле. В действительности он со своими сторонниками был готов отважиться на революцию, если бы, как того опасалась оппозиция, король предпринял в Евле новый государственный переворот.