Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Речь прежде всего шла о том, чтобы нарисовать риксдагу насколько возможно благоприятную картину проводимой политики, и для этого король приложил большие усилия в речи перед сословиями, открывая риксдаг 27 января. Было воскресенье, и анонимный дневник, ведшийся на риксдаге, не без оснований приписываемый оппозиционно настроенному дворянскому преподавателю из Евле Халленкройтсу, описывает, как Густав на предварившем открытие риксдага богослужении в городской церкви во время исповеди пал на колени в своем королевском облачении и снял с себя корону, чтобы украдкой обратиться к рукописи речи. Эта речь, произнесенная в тронном зале замка Евле, также была сочтена кисло настроенным Халленкройтсом «довольно красивой»; в речи излагалось, что Густав сделал за время своего правления, однако не было ни слова о «свободных искусствах, театре и других приятных вещах». Это должна была быть очень серьезная речь, и самым существенным в ее содержании было заверение, что король не желает облагать народ новыми повинностями. Перед Секретным комитетом король продолжал оглядываться назад, описывал русскую войну, мир и только что заключенный с Россией договор. Густав хотел в возможно большей степени выдать сословиям вексель на государственный долг.

Решение вопросов ликвидационного и о чрезвычайном налоге лишь косвенно являлось для Густава проблемой. И, напротив, формы этих решений сословиями должны были стать проверкой политического климата. В ожидании этого обсуждение в Секретном комитете продвигалось в довольно деловых дебатах. Приглушенная воинственность была, вероятно, связана с тем, что крестьяне, представлявшие сословие, которому приходилось нести несравненно большую тяжесть чрезвычайного налога, не разбирались в смысле рассуждений на высокие экономические темы, а также с тем, что та общественная группа, по которой это тоже било, — образованные недворяне, не были представлены среди сословий. Король Густав пребывал в совершенном спокойствии, которое порой можно объяснить основательным незнанием дела, и считал, что может уехать из Евле и несколько дней отдыхать, проводя время в театральных делах и общении со своим кругом в Стокгольме, прежде всего на масленичном маскараде 21 февраля. Согласно сведениям Шрёдерхейма в его известии о риксдаге в Евле, «несколько человек вместе упрашивали» Густава остаться на риксдаге, но его настроение «разбилось». Он скучал и не скрывал этого от своей свиты.

20 февраля Секретный комитет завершил подготовку ликвидационного плана, в целом сводившегося к тому, что сословия через государственную долговую контору принимают на себя ответственность за государственный долг, повторяют чрезвычайный налог 1789 года, который частично будет уплачиваться банковскими билетами, и устанавливают лаж, то есть разницу в достоинстве между монетой государственного банка и билетами государственной долговой конторы, до 6 процентов. Взгляды дворянской оппозиции получили волю в комитете, где заседали ее виднейшие политические деятели: Ферсен в риксдаге не участвовал, но Фритски играл в дебатах значительную роль. Король попытался сделать в его сторону жест примирения, вручив ему кавалерский знак ордена Васа, но Фритски с максимальным достоинством отклонил предложение. Оппозиция возражала против регулирования лажа, но ее представители констатировали, что недворянское большинство комитета предопределит его решение и что сопротивляться нет большого смысла. В сословиях недворяне присоединились к решению комитета, правда, духовенство значительным меньшинством, после чего дворянство по предложению графа Брахе без голосования решило «отложить это» на усмотрение других сословий. Итак, основной вопрос риксдага был решен без борьбы. После того как 13-летний кронпринц был подвергнут перед сословиями испытанию, они по предложению духовенства постановили дать ему согласие на будущее свадебное пособие, правда, крестьяне сделали это с большой горечью.

Однако в конце сессии разгорелся действительно серьезный спор. По согласующимся между собой известиям, Руут взял на себя обязанности лантмаршала в обмен на обещание короля Густава, что не будет ссылок на Акт единения и безопасности и из-за этого не возобновится борьба 1789 года. Тем не менее Густав через Альмана подбил крестьян составить благодарственный адрес от их сословия за Акт безопасности и те преимущества, которые он им предоставил, и это должно было быть внесено в постановление риксдага 1792 года. Не вполне ясно, почему Густав прибег к этой спорной мере, но, вероятно, он хотел крепче узаконить Акт безопасности, чем это было сделано через его обнародование в 1789 году. Дворянство среагировало мгновенно; Адольф Людвиг Хамильтон попросил Руута передать Хоканссону, в котором видели корень всех бед, что «мы думаем убить его завтра без четверти десять». Руут ответствовал, что идея превосходна. После этого напуганный Хоканссон уговорил Густава III отвести предложение о внесении Акта единения и безопасности в постановление риксдага.

Риксдаг закрылся 24 февраля. Король Густав блеснул красноречием в тронном зале, и сословия расстались. В тот вечер в дворянском клубе царило приподнятое настроение: на сессии не было принуждения к конституционным уступкам, как того опасались, а дворянство продемонстрировало свою независимость и волю к сопротивлению. Фритски и Руут стали объектами особого восславления.

Король Густав покинул Евле 25 февраля, за 11 часов домчался до Стокгольма и в тот же вечер отправился в Драматический театр. Публика не чествовала его, как и в несколько последующих театральных вечеров. У стокгольмцев было скверное настроение, так как риксдаг состоялся в Евле и так как у горожан отгрызли кусок привилегий. Эта реакция взбодрила дворянскую оппозицию.

В Евле король часто пребывал в «тяжелом и скверном настроении», сообщает епископ Валльквист, который сам был критически настроен по отношению к Густаву и кругу советчиков Армфельта, но пользовался достаточным доверием короля, чтобы быть заинтересованным в соответствующих действительности наблюдениях. По Шрёдерхейму, отъезд из Евле был таким поспешным, что напоминал бегство. Согласно дневнику герцогини, Густав будто бы сказал, что спокойствие на риксдаге было более тревожным, чем если бы сдерживаемый гнев прорвался наружу. Эти наблюдения указывают на то, что Густав III не дал ввести себя в заблуждение видимостью ослабления напряженности и пребывал в плохом расположении духа. По Шрёдерхейму, у короля каждый день было «inquiétuder» [77] Состояние беспокойства, тревоги. , продолжавшееся во время пребывания в Хага и Стокгольме после риксдага. Это было заметно по заплаканным глазам и судорогам лица.