Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Другим пунктом промемории Хоканссона, бросившим короля в «дрожь», было требование созыва риксдага для приведения в порядок финансов. Густав на политику риксдага смотрел как на своего рода войну, в которой в отличие от поля брани не обретешь никакой славы. «Несмотря на успех 1789 года (довольно дорого купленный, за счет моего личного спокойствия и удач моего окружения), еще пылает огонь 1786 года, огонь, который без этой сессии никогда бы не зажегся; впрочем, покуда существуют якобинцы, можно быть уверенным в том, что будут предприниматься все возможные усилия для переворачивания всего и вся». Густаву предстояло написать Хоканссону с требованием двух вещей, после исполнения которых он вручит себя в руки Хоканссона: 1. «Восстановление на престоле французского короля, дабы обеспечить меня надежной и прочной поддержкой». 2. Очень подробный план всего, что он намерен делать, и, наконец, способ управления первым сословием, способ не дать ему истребить себя самого, вызвать новый бунт и вынудить Густава обижать его. Как им управлять, как заставить его прийти к согласию с остальными сословиями? Густав хорошо знал, как разумом, мягкостью и убеждением можно направить на нужный путь три недворянских сословия, ибо они способны на действительный энтузиазм и истинный патриотизм. Но дворянство… как общаться с этим собранием, скверно организованным, исполненным по отношению к своему королю ненависти и жажды мщения, исполненным глупости и корысти, неспособным услышать доводы разума и осознать свои собственные интересы, всегда находящимся во власти своих капризов, лени и распущенности либо управляемым несколькими интриганами. Проведя 20 лет в борьбе с партийными интригами, Густав достаточно натерпелся от них. Но спасение Франции предоставляло шанс. Те офицеры, которые будут там сражаться, встретятся с французским дворянством, хватившим лиха от анархии и просто дышавшим монархической формой правления, а это станет для шведов добрым примером. «Вот тогда-то я найду средства управлять такими душами, которые покупают». Поэтому реставрация во Франции должна предшествовать всему остальному.

В вопросе об условиях союзного договора с Россией Густава теперь заботили, собственно, только субсидии — требуемую сумму в 500 000 рублей он считал весьма умеренной, но предвидел новые проволочки со стороны Штакельберга. Армфельт находил, возможно, что король слишком жадничает, но Густав видел перед собой бездомных и лишенных средств французских принцев, а Хоканссон угрожал ему созывом риксдага, и поэтому Густав хотел иметь ресурсы. Затем Густав снова возвращается к Франции и мошенническому национальному собранию, которое хотело распространить дух переворота на другие страны. Посему восстановление Франции должно предшествовать всему остальному.

Как представляется, программа действий Густава III хотя и была отмечена печатью тщеславия и амбиций, как предвидели Екатерина II и ее советчики, но была более дальновидной и тонкой, чем это осознавали в Петербурге. Восстановленная Франция принесет Густаву и внутреннюю, и внешнюю безопасность; если он будет играть при реституции ведущую роль, то станет ближайшим союзником Франции и тем самым освободится от зависимости русского союза. Мысль о том, что нравоучительный пример французского дворянства укротит дворянскую оппозицию в Швеции, может показаться наивной, но это действительно в значительной мере произошло после смерти Густава III, когда по Европе распространилось понимание глубокого социального воздействия французской революции. Один сам за себя говорящий случай можно заметить уже в 1791 году: это семья Ферсенов, в которой привязанность младшего Акселя Ферсена к Марии Антуанетте нейтрализовала его отца Фредрика Акселя Ферсена как антироялиста.

В ситуации, какой она была летом 1791 года, довольно-таки парадоксально, что три очень разные державы были явно и бесспорно заинтересованы в восстановлении королевской власти во Франции: Россия, Испания и Швеция. Россия — чтобы найти противовес английскому могуществу на море, Испания — по той же причине, а Швеция — чтобы снова получить традиционного союзника — великую державу. В начале июля Армфельт в письме к Густаву III описывает, как он, Корраль и Штакельберг «провели вместе время удивительно и волнующе» в отчаянии от того, что французской королевской чете не удалась попытка побега. Эта сцена иллюстрирует сложившуюся внешнеполитическую ситуацию, но естественно, что русский интерес к Франции гораздо сильнее определялся сложившейся ситуацией, нежели интерес испанского королевского дома и Густава III.

Густав держал открытыми свои сношения с Великобританией, невзирая на свою направленность на союз с Россией. 22 июля он написал из Аахена личное письмо Уильяму Питту, в котором засвидетельствовал английскому премьер-министру свое уважение, внушенное не только талантами Питта, но также его верностью своему королю и суверену. Густав убежден в том, что Питт испытывает «ужас» перед разыгравшимся во Франции кровавым беспорядком и что его глубокий ум осознает опасности, которые могут таиться в догмах революционеров для его отечества. Густав призывал Питта присоединиться или сочувственно отнестись к усилиям, которые другие страны найдут необходимыми для восстановления порядка и искоренения зла во Франции. Лорд Крауфорд, который должен был передать это письмо Питту, должен был также передать от Густава устные известия.

Вторжение во Францию с моря при всех обстоятельствах было невозможно без обещания со стороны Британии сохранить нейтралитет. Но письмо к Питту означало желание дружественных связей несмотря на переговоры с русскими о союзе.

Густав III вернулся в Стокгольм 3 августа, весь занятый французскими делами, о которых он, по Штакельбергу, говорил 12 часов подряд. Из Аахена он писал промемории о своих планах французского крестового похода Екатерине II и испанскому королю Карлу IV. От обоих он хотел получить денежную помощь, а от Екатерины еще и контингент войск и поддержку своим притязаниям на верховное главнокомандование силами вторжения. Он очень хотел стать посредником в контактах между французскими принцами и Екатериной. В общем и целом Густав глубоко ушел в руководящую роль в международной политике.

Его пыл основательно охладили. Столь выгодные для Швеции конъюнктуры с противостоянием России и Пруссии-Великобритании более вовсе не существовали. Приближался мир между Россией и Турцией; союзные державы утратили интерес к Турции, и Пруссия, Австрия и Россия были теперь заинтересованы в продолжении раздела Польши и в сотрудничестве между собой. Союзные державы, пожалуй, уже едва ли были союзными. Екатерина II больше уже не нуждалась в предупредительности по отношению к королю Швеции. Не было никаких причин позволять ему играть ведущую роль среди европейских монархов, тем более что его компетенция в военных делах была сомнительной. Промемория Густава из Аахена даже и не обсуждалась на шведско-русских переговорах — если кто-то и будет руководить военной коалицией в борьбе против революционеров, так это должен быть император. Сами французские принцы должны находиться с войсками. Екатерина, по ее мнению, оказала им достаточно высокую честь, признавая их как правительство в изгнании. В общем и целом ее интерес к французским делам был умеренным; она искусно завлекла Густава III в отдаленную авантюру, но в этом более не было нужды.