Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Но Пруссия вела пассивную и неуверенную политику, во многом из-за того, что новый единовластный король Фридрих Вильгельм II был умалишенным болваном, а Великобритания имела на континенте весьма ограниченные интересы. В военно-политическом уравнении Густава III имелись две довольно-таки неизвестные величины. Его отношение к Пруссии осенью 1787 года случайно осложнилось, еще и тем, что София Альбертина намеревалась вступить в Кведлинбургское аббатство, как бы соперничая с прусской принцессой, а также спором с великим герцогом Мекленбург-Шверинским по поводу таможни в Варнемюнде. Все же 10 ноября Густав инструктировал своего министра в Берлине Карисьена, чтобы он заинтересовал ведущего прусского министра Херцберга северным союзом с новоявленными друзьями — Швецией и Данией. В беседе с Карисьеном 28 ноября Херцберг проявил полнейшую пассивность, которая соответствовала выжидательной позиции прусского кабинета. Через Софию Альбертину, в начале 1788 года находившуюся в Берлине, Густав предпринял новые действия, теперь уже направленные непосредственно на короля Фридриха Вильгельма. Тот ответил Густаву письмом, исполненным личного дружелюбия и общих неясностей. Для Фридриха Вильгельма отношения с шведским королевским домом по-прежнему ограничивались семейными делами.

Англия для дипломатии Густава III была в гораздо большей степени, нежели Пруссия, неизвестной землей. Он никогда там не был и никогда не имел контактов ни с кем из ведущих британских политиков. Поскольку вся Европа считала его накрепко связанным с Францией, сам Вестминстер не предпринимал никаких усилий по привлечению Густава на свою сторону. К тому же именно осенью 1787 года британское представительство в Стокгольме было необычно слабым.

Сэр Томас Роутон, министр и руководитель посольства, как оказалось, пребывал в полном заблуждении относительно военных планов Густава 1783–1784 годов, что указывает на слабые шведские контакты министра. Иначе он, очевидно, приобрел бы популярность в стокгольмской общественной жизни, судя по язвительным словам, сказанным Ферсеном Госсану: сэр Томас приглашал молодых, несведущих и легкомысленных людей на «du rosbife» и «du porter» [41] На ростбиф и на портер. и таким образом вызывал у них восхищение своей страной; именно такие же шалопаи окружали шведского короля. Как бы там ни было, Роутон, вероятно, перенапрягся за столом — 22 августа он внезапно умер в Маастрихте, возвращаясь с родины в Стокгольм. Поэтому ответственным за донесения миссии стал великобританский поверенный в делах Кине, и его депеши не свидетельствуют о сколько-нибудь глубоком понимании происходящего. Скоропостижная кончина Роутона раскрыла между тем один источник информации — Адольфа Фредрика Мунка, который доверительно признался Кине, что состоял с Роутоном в тайной переписке и теперь боялся оказаться скомпрометированным, если его письма будут найдены среди оставшегося от Роутона имущества. По мнению Кине, Мунк был ближайшим фаворитом Густава и «much in Our Interest» [42] Весьма в наших интересах. . Кроме того, он был нечестен в делах и, судя по донесению Кине, кажется, не раскрыл несколько важных секретов. Интересен вопрос, не продавал ли Мунк свои услуги и другим иностранным посланникам: он выступал в роли основного информатора и для Госсана, и для австрийского поверенного в делах Светцки, но и здесь на Мунка нельзя указать как на источник ценных сведений. Возможно даже, что он предоставлял информацию по договоренности со своим государем. Как бы то ни было, контакты Густава III с британским дипломатическим корпусом были ограниченными.

Во время посещения Копенгагена Густав познакомился со значительным и ярким сотрудником этого корпуса сэром Хью Эллиотом, британским министром при датском дворе. В этом случае тактика Густава была той же, какую он применял в Стокгольме по отношению к Госсану и Корралю: в конце приема, устроенного им в его квартире в Кристиансборге, Густав, отведя Эллиота в сторонку, на протяжении получаса осыпал его знаками мнимой доверительности. Согласно донесениям Эллиота домой, Густав начал с выражения своей высокой оценки «общественных и личных добродетелей нашего милостивого короля» — это о душевнобольном Георге III. Затем Густав попытался убедить собеседника в том, что он, конечно же, находится в прочном альянсе с Францией, однако вместе с тем никогда не был врагом Англии. «Он столь же изысканно, сколь и остроумно, провел различие в поведении обеих этих соперничающих держав по отношению к их союзникам и заключил замечанием, что если интересы третьей нации будут колебаться между Великобританией и Францией, то личные склонности ее короля и политическое доверие к нации будут достаточными, мотивами для принятия решения в пользу первой». На следующий вечер на придворном балу Густав в разговоре с Эллиотом снова вернулся к этой теме и еще больше углубился в объяснение своих мотивов, в силу которых он стремится обезопасить себя от России путем заключения союза между Швецией и Данией. «Он был рад возможности добавить, что в этот день представил на рассмотрение датских министров свой план альянса с Данией, но не очень надеется на то, что для обеспечения независимости Балтики будут предприняты какие-либо эффективные шаги, если его усилия в этом направлении не поддержит Великобритания». Здесь Эллиот вставил, что, согласно бытующему в Европе мнению, Швеция так прочно связана с Францией, что шведский король, как считают и в Дании, и в Англии, не может войти в политическую конфедерацию, в которой французский король не имел бы самого большого влияния. «Король не без горечи распространялся далее о том, как Франция совсем бросала своих союзников на произвол судьбы, и подчеркнуто веско говорил, что существуют большие причины для надежд удержать честолюбие России в приемлемых границах посредством очень вёсомого влияния со стороны тех держав, которые считаются друзьями и союзниками этой империи, чем посредством слабых попыток и непоследовательных усилий Франции; Швеция станет первой их жертвой, если не будет поддержана большей помощью, большим доверием и более здравой политикой, чем этого можно ожидать при теперешнем состоянии финансов, способности к ершовым мерам и правлении Франции». Густав закончил словами, что назавтра он пришлет фон Аспа для дальнейших разъяснений. Но еще в тот же вечер д’Альбедюлль сообщил Эллиоту, что Густав заявил Версалю, будто Франция не выполнила своих союзнических обязательств. Фон Асп в свою очередь заявил, что король Густав действительно испытывает очень большое желание узнать позицию британского двора по отношению либо к сепаратному альянсу с Швецией, либо к комбинации Англия-Швеция-Дания, дабы гарантировать неприкосновенность владений каждой из этих стран. Фон Асп подчеркнул, что дело это очень деликатное, и сказал, что король Густав доверяет лондонскому двору. Перед отъездом Густава к Эллиоту пришел фон Асп и сказал, что король желает, чтобы в Стокгольм было отправлено под видом путешественника британское доверенное лицо, человек, с которым можно было бы говорить свободнее, чем с аккредитованным министром.