Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Согласно этому свидетельству, «толпа» подняла страшный шум сразу, как только Густав вошел — автор подозревал, что рев черни режиссировался так, чтобы подниматься в разные моменты выступления короля. Сев в кресло лантмаршала, Густав сказал, что знает, что его враги распространили слух, будто он в своей речи в тронном зале 17 февраля оскорбил дворянство. Но он тогда провел различие между виновными и невиновными и был далек от того, чтобы распространять справедливое сетование на всех. Теперь его цель заключается в том, чтобы спасти тех, кто стоит на краю гибели. От вице-лантмаршала он получил сведения о последнем общем заседании. Он лишь не хочет видеть рыцарство и дворянство под русской опекой; затем Густав принялся распространяться о кознях России. Теперь он энергичнейше призывал рыцарство и дворянство присоединиться к недворянским сословиям и принять чрезвычайный налог на благо короля и государства, но прежде всего на благо самого дворянства.

Тут, кажется, в зале и за его пределами поднялась суматоха, а король между тем продолжал. Злоба, говорил он, зашла столь далеко, что он знает, что отсюда писали в Голландию, будто гарантии сословий — всего лишь иллюзия, они предназначены лишь для того, чтобы воспрепятствовать получению оттуда наинужнейших займов. Он еще раз «изысканно-трогательно» посоветовал дворянству присоединиться к другим сословиям. Если из-за отказа дворян флот не сможет выйти в море, армия не получит провианта и не будет приведена в порядок, в то время как враг разоряет наше побережье, опустошает и сжигает наши гавани, то виной этому станут рыцарство и дворянство, и он с глубочайшим волнением осознает, что на дворян падет праведная месть их сограждан, одна лишь мысль о которой приводит его в содрогание. Гам на площади и на лестницах Рыцарского дома усилился, а когда король сказал, что пришел убедить дворянство в необходимости одобрения предложения, усилился еще более, словно по сигналу. Барон Вактмейстер вмешался, сказав, что хочет выступить, но Густав оборвал его, намереваясь склонить дворянство к согласию. Однако Вактмейстер, один из новых лидеров оппозиции, настоял на своем и произнес красивую речь о том, что дворянство должно голосовать исходя из своих убеждений. Тогда король Густав сказал, что Вактмейстер не отдает себе отчета в своих словах и что дворянству надо присоединиться к остальным сословиям. Затем началась долгая дискуссия о том, ограничивать или не ограничивать время действия чрезвычайного налога. Наконец король Густав предложил ввести налог до следующего риксдага без указания срока его созыва.

Ответы: Нет! и Да! звучали долго.

Его королевское величество счел, что предложение принято.

Нет! Да! — и то, и другое звучит запальчиво.

Его королевское величество принялся тут благодарить рыцарство и дворянство за их любезное согласие.

В ответ: Мы не согласились — Нет! Нет! Да!

И так продолжалось долго.

Вактмейстер высказал просьбу о том, чтобы протокол был напечатан, дабы мир увидел, что дворянство стояло на страже своих прав. Густав заявил, что он весьма склонен к тому, чтобы «общественность ознакомилась сегодня с теми неотразимыми доводами, которые побудили рыцарство и дворянство вопреки своему прежнему убеждению одобрить введение чрезвычайного налога до следующего риксдага». Послышались новые выкрики «за» и «против», издаваемые «с ужасающим пылом». Теперь начали также призывать к голосованию, и на это король заявил: «Мы не можем отменять принятое решение». Тогда Вактмейстер сказал, что он подчиняется силе, и право вынуждено уступить ей, но не добровольно. Король Густав откликнулся на это «весьма мило»: «Речь, мой барон, не идет ни о какой иной силе, помимо той, которая воздействует на сердце каждого гражданина, дабы способствовать славе и спасению короля и отечества». Это не помогло: протесты раздавались и раздавались, и наконец Густав заявил, что тот, кто противится принятому решению, — враг государства. Это дало лишь тот результат, что выкрики «нет» зазвучали с удвоенным рвением. Густав уже отыграл без эффекта всю свою гамму сентиментальности и угроз: он снова принялся приводить аргументы, а это означало отступление.

Наконец он нашел разряжающую формулу, состоявшую в том, что дворянство оставляет за собой свое право на будущее и что одобрение предложения не будет служить прецедентом. С этой оговоркой дворянство одобрило предложение о введении чрезвычайного налога до следующего риксдага. Густав был очень взволнован и настроен миролюбиво, но не захотел дать обещания выпустить арестованных лидеров оппозиции. После нового взрыва криков черни среди дворян наметилось «опасное брожение», но заседание завершилось без бури. Протоколы заседаний дворянского сословия в оставшиеся годы XVIII столетия опубликованы не были.

На следующий день риксдаг под знаком спешки завершился. Густав писал об этом Альману после исполнения своей задачи в Рыцарском доме: «Становится крайне важным иметь решение риксдага настолько готовым, чтобы его можно было представить народу, и настолько кратким, чтобы все сословия правильно его истолковали». Дав указания относительно редактирования решения, Густав завершает письмо: «Спешка необходима, дабы труба риксдага прозвучала столь же неожиданно, как однажды прозвучат трубы Страшного суда».

Церемония закрытия была также отмечена краткими и традиционными речами, прежде всего со стороны самого короля. Не послышалось никакого эха бывших на риксдаге бурных противоречий. Тогда же или вскоре затем были освобождены арестованные лидеры оппозиции.

В конце своего рассказа о риксдаге 1789 года епископ Улуф Валльквист указывает на то примечательное обстоятельство, что Густав III решился на созыв риксдага в сентябре 1788 года, когда его положение могло представляться отчаянным из-за мятежа в Финляндии, военной угрозы со стороны Дании, превосходства оппозиции, а сам он вовсе не имел средств для спасения государства и все же смог завершить риксдаг с новыми властными полномочиями, спасенными финансами и восстановленной популярностью у народа. Валльквист видит в этом доказательство большой политической одаренности Густава III, а к тому же оппозиция своими промахами «почти помогла» ему.

Это в известной мере верно. Густав проявил виртуозное умение, сначала изолировав дворянство пропагандой до созыва риксдага, затем переборов его в конституционном вопросе, разговаривая с ним с позиции силы, и, наконец, принудил его посредством неожиданных маневров в пределах и за пределами законного к сговорчивости в вопросах о государственном долге и чрезвычайном налоге, сочетая давление со стороны единодушных недворянских сословий с формальными уловками. На краткую перспективу успехи являлись большими, но на будущее положение Густава было ненадежным. Насильственный выход из ситуации с арестом ведущих дворянских политиков едва ли мог повториться, а обхождение с дворянством в целом вызвало озлобление и ненависть. Густав явно осознавал, что общественное мнение в недворянских сословиях могло быть совершенно иным, если бы сословия собрались снова. На сей раз аньяльцы сыграли ему на руку, создав исключительно благоприятную для пропаганды ситуацию с возможностью изобразить дворянскую оппозицию как изменническую в условиях угрозы со стороны извечного врага — России. Вряд ли что-либо подобное сможет в будущем повернуть общественное мнение. Несмотря на большие уступки крестьянскому сословию в вопросе о правах на приобретение земли, крестьяне не показали себя на сто процентов надежными, когда речь зашла об экономических жертвах, а среди духовенства и горожан имелись интеллектуальные творцы общественного мнения, которые могли преследовать свои собственные цели.