Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Заботы короля были сконцентрированы прежде всего на требовании членов комитета, особенно оппозиционеров, о том, что размер государственного долга следует не держать в тайне, но сообщить сословиям, коль скоро им предстоит взять на себя ответственность за управление долгом. 23 марта король уступил, возможно, под влиянием своего прежнего учителя математики советника канцелярии Феррнера, который в эмоциональной промемории к комитету ратовал за открытость в вопросе о долге. Густав держал для себя открытым путь к будущему отступлению, когда намекал, что в силу «изменившихся обстоятельств» он может переменить решения относительно управления государственным долгом в соответствии со своими полномочиями по параграфу 47 формы правления. Его отчаянное экономическое положение не давало ему большого пространства для маневра при попытках переубедить сословия.

Зато вопросом, на который король имел твердую точку зрения, был вопрос о ежегодном чрезвычайном налоге в размере 70 бочек золота. Это, вероятно, был вопрос о политической власти над правительственной политикой: Густав не желал согласиться с принятием чрезвычайного налога на фиксированный срок в ограниченное число лет, поскольку это обязывало бы его собрать сословия в момент, который мог оказаться неблагоприятным. Обозначенная сумма определялась произведенным секретным комитетом расчетом потребностей, и это побуждало влиятельных его членов высказываться за чрезвычайный налог. Сроки его взимания были уже другим вопросом.

Обсуждение вопроса о чрезвычайном налоге было отложено до получения мнения обычного комитета по чрезвычайному налогообложению, и первым стали обсуждать государственный долг. В начале апреля план секретного комитета без больших затруднений прошел в недворянских сословиях — правда, после того как Валльквист внезапно атаковал оппозиционно настроенного преподавателя из духовного сословия, истолковав одно его неясное высказывание как оскорбление его величества, и после того как в крестьянском сословии обнаружилась одна явно оппозиционная фракция из Сёдерманланда и Крунуберга. Но дворянство, как и прежде, представляло собой большую проблему.

Здесь вопрос был поставлен на обсуждение 8 апреля и вызвал оживленные дебаты, пока король не вмешался, применив дистанционное управление. Он послал вице-лантмаршалу Лильехурну записку следующего содержания: «Если р[ыцарство] и д[ворянство] при обсуждении секретного комитета пожелают часть его принять, а часть отклонить, то я нахожу чрезвычайно нужным объявить вице-л[ант]м[аршалу], что представленный труд секретного комитета есть такая цепь, которая не может быть разъединена, не навлекая опасности на государство. Посему я по моему королевскому долгу считаю себя обязанным уведомить вице-л[ант]м[аршала], что не может быть сделано никакого иного предложения, кроме одобрения или отклонения всего проекта целиком и полностью. Густав». В постскриптуме король указал, что три недворянских сословия уже выразили свое одобрение и что первое сословие не может упустить возможности к спасению отечества, которое их предки защищали своей жизнью и имуществом и которое может погибнуть в случае отказа по этому делу.

Лильехурн, доложив это сообщение короля, внес предложение утвердить план секретного комитета в целом: ответом на это стало общее «да». Вероятно, присоединиться к плану дворян побудило участие лидеров дворянской оппозиции в его разработке.

Оставался вопрос о чрезвычайном налоге, и он был более спорным. Не только от дворян, но и от крестьян, истинных налогоплательщиков в государстве, можно было ожидать затруднений. Доверенный человек короля в отношениях с крестьянским сословием его секретарь лагман Альман после того как крестьяне приняли план относительно государственного долга, 4 апреля написал краткое сообщение, что, вероятно, предложение было бы отклонено, если бы голосование было тайным. 15 апреля, когда крестьяне должны были обсуждать вопрос о чрезвычайном налоге, Альман написал королю короткое письмо, начинавшееся словами о том, что у него «есть большие основания для опасений», что большинство в сословии не только отклонит чрезвычайный налог, но и будет настойчиво требовать определения срока его действия. Поэтому Альман настоятельно просил короля, чтобы он через гофканцлера сделал сословию «некоторые настолько утешительные и действенные заверения, которые вселили бы в них бодрость». Густав ответил, по-видимому, с тем же посыльным, что он отправляет Шрёдерхейма с известием и готов поддержать Альмана. Самым важным было помешать определению срока, «ибо это означало бы опрокинуть образ правления». Таким был в сжатом виде взгляд Густава III на финансовую ситуацию — речь шла о его власти определять время для созыва риксдагов. Поскольку переданное Шрёдерхеймом от него приветствие не возымело результата и позиция крестьянства после 15 апреля по-прежнему оставалась неопределенной, король Густав перешел к чрезвычайным мерам — он задумал 22 апреля, когда вопрос должен был решаться, призвать сословие во дворец и самому выступить перед ним с речью, которая сводилась к тому, что чрезвычайный налог будет уменьшен на один плот с каждого манталя коронных или коронных податных хемманов. Эта последняя уступка была сделана по инициативе Альмана, и предложение о чрезвычайном налоге сформулировано таким образом, что крестьянское сословие присоединится к решению сословия духовного об одобрении чрезвычайного налога «до следующего риксдага», при этом каждый третий год будет назначаться комитет с представительством от каждого лена для «регулирования и надзора над чрезвычайным налогом». Это привело к одобрению предложения.

Оставалось дворянство. После долгого обмена мнениями, в которых приняло участие много депутатов, оно 4 апреля одобрило чрезвычайный налог сроком на два года. Утверждение протокола по вопросу о чрезвычайном налоге было назначено на 27 апреля, тот самый день, когда должно было быть согласовано положительное решение трех недворянских сословий. В этот день Густав III сделал все для того, чтобы дворянство присоединилось к положительному мнению. Спустя некоторое время после начала заседания он сам пошел в Рыцарский дом, уселся в кресло лантмаршала под гербом Густава Васа и держал длинную речь. Одновременно на площади Риддархюсторгет собралась толпа народа, она ревела, теснилась на лестницах и даже пробилась к дверям зала заседаний.

Нелегко узнать точно, что говорилось и происходило на собраниях дворянства во время риксдага 1789 года, так как на них быстро поднимались шум и крик. Заседанию 27 апреля мешали масса народа снаружи и разыгрываемая Густавом III роль, которая с самого начала противоречила всем принятым формам и в которой, похоже, король в значительной мере импровизировал. В делах риксдага сохранился черновик протокола дискуссии, он не подписан, но явно вышел из-под пера какого-то оппозиционера. Следовательно, документ пристрастен, и о его ценности как об источнике надо судить исходя из этого, но он дает непосредственную и живую картину ситуации и прежде всего свидетельствует об атмосфере конфронтации между королем и дворянством.