Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

Фрагмент второй

«Что сказать о переводе Шленского? Он заслуживает скрупулезного анализа, а не только восхваления, к которым переводчик уже привык. В своем стремлении придать переводу подлинно ивритский облик Шленский продемонстрировал виртуозное владение языком — стилистическая окраска, пластичность, диалог. Но неповторимость языка пьесы в том слегка деформированном русском языке, который был присущ одесским евреям, с их всегдашними неправильностями грамматики, особыми словечками. И у всех этих недостатков была своя роль — гримаса, подмигивание, жест. Ибо здесь более, чем в любой другой пьесе, жест играет важнейшую роль. Как бы то ни было, язык Бабеля требовал другой игры…»

Надо отметить, что любой перевод Бабеля на иностранный язык может быть оценен именно так. Ведь «словечки», «жесты», «гримасы» евреев, для которых русский язык не родной, уже сами по себе являются чуждыми вкраплениями в русский язык. А при переводе приходится это все имитировать на языке иностранном. В случае же иврита — еще сложнее. Вся идеология ивритской литературы, как мы видели выше, противостоит идеологии еврейского рассеяния, которое связано с идишскими контекстами. Здесь же идишский призвук русского языка надо было передавать на том варианте иврита, который противостоял именно идишизированному варианту древнееврейского языка, на котором и говорили в Одессе.

Все это надо помнить, оценивая качество перевода Шленского и отношение к нему его критиков. Тем более это отразилось бы на постановочном варианте «Заката» в театре «Габима».

Теперь расскажем о реакции Эзры Зусмана на первый посмертный советский сборник Бабеля 1957 года. Он вспомнил о нем через десять лет после публикации, когда в Москве вышла в свет новая книга сочинений писателя. Кстати, в год 50-летия Октябрьской революции, с которой так много было связано в жизни и творчестве автора «Конармии».

Эзра Зусман . «Ицхак Бабель и комментарии» // Давар. 14 апреля 1967 (пятница). С. 7–8.

«Сборник избранных произведений Бабеля, который вышел несколько месяцев назад в Москве, несколько более полный, чем издание 1957 года, но не намного. Рукописи, просмотренные писателем в последние годы жизни, главы из романа и рассказы были уничтожены, когда он находился под арестом (об этом также свидетельствует Эренбург в своей книге). Поэтому не оставалось ничего другого, как собрать рассказы, разрозненные при жизни Бабеля: ранние рассказы и фельетоны, дневники и письма писателям и родным. Эта работа велась очень осторожно и медленно. Дневники времен „Конармии“ были изданы в академическом издании „Из творческого наследия советских писателей“ (я писал об этом в другом месте) в новое собрание не вошли».

Судьба незаконченных и неопубликованных работ Бабеля, бумаг с его заметками и других документов служит предметом жарких споров. Очевидно, что их не уничтожили во время обыска: они значатся в протоколе обыска как изъятые, да и вообще при обысках никто ничего не уничтожал, так как они могли послужить уликами в его деле. Никто не знает и не может засвидетельствовать, были ли они уничтожены ближе ко времени убийства Бабеля или отправлены в архив и до сих пор собирают пыль где-нибудь в Москве. Может быть, в один прекрасный день они будут обнаружены случайно или рассекречены постановлением властей. Об этом дискутировали участники московской бабелевской конференции в 1994 году, дискуссии продолжаются и по сей день.

Зусман продолжает: «В раздел „Рассказы“ по сравнению с прошлым изданием был добавлен рассказ „Шабос-Нахаму“, из ранних рассказов Бабеля (он был опубликован в социал-демократической газете „Вечерняя звезда“ в 1918 году), однако под своим подзаголовком „Из цикла о Гершеле“; имеется в виду Гершеле Острополер. Этот рассказ в переводе на иврит был опубликован в прошлом году в газете „Двар а-шавуа“ („Еженедельник“). А также „Фроим Грач“, написанный неповторимым бабелевским стилем, в духе „Одесских рассказов“. Этот рассказ, как указывает редактор, был рекомендован Горьким вместе еще с двумя рассказами для альманаха 1933 года, но мнения редакции разделились, и эти рассказы не были опубликованы. Этот рассказ увидел свет в журнале „Знамя“ в 1964 году.

В новую книгу вошла пьеса „Мария“, судьба которой тоже довольно непроста. Бабель начал работу над пьесой в Сорренто (Италия), когда гостил у Горького (в 1933-м), оставил рукопись у Горького и ждал его оценки. Восторга Горький не выразил. Он писал: „Когда я читал эту пьесу, она меня удивила, но не затронула. Излишне говорить, что это сделано с блеском… Эта пьеса не оправдывает ожиданий, которые вы во мне пробудили“…»

Зусман дает подробный отчет о составе сборника, проходя все его разделы.

Обратимся к другим авторам газеты «Давар».

Авраам Шанан . Ицхак Бабель //Давар. 11 апреля 1958.

Авраам Шанан (1919, Волдиш, Восточная Галиция — 1998, Израиль; в Палестине с 1935 года) — профессор ивритской литературы в Университете Бар-Илан, член редакции журнала «Критика и интерпретация», а также ивритский прозаик; автор статьи «Бабель» в «Словаре современных ивритских и мировых писателей» (Тель-Авив, 1958).

Шанан пишет: «Имя Бабеля снова появилось на страницах западной печати. Особенно обсуждается его „Конармия“. …В 1956 году стало известно, что в Москве снова собираются издать собрание его сочинений.

Излишне говорить, что эта реабилитация стала после смерти Сталина поворотным пунктом в вопросе о репрессированных писателях».

В двух абзацах Шанан дает биографические сведения. Далее приводит слова Шолохова о том, что евреи уклоняются от военной службы, и пишет, что пример Бабеля является ярким опровержением этого поклепа, и рассказывает, с каким энтузиазмом и верой Бабель служил в армии.

Опять-таки в израильском контексте именно таков образ «нового израильского еврея»: не слабого, сутулого галутного еврея, прячущегося за стенами гетто, но сильного, храброго, готового к сражению; такого, который не боится ни тайком крадущегося врага, ни открытой вражеской атаки. Именно таких людей описывает Бабель, хотя у него это казаки, а в израильском контексте — бесстрашный израильский еврей эры после Холокоста. Затем автор перечисляет сборники рассказов Бабеля, подробнее останавливается на еврейских рассказах, считая, что они скорее заинтересуют читателей.

В итоге Шолохов оценивает талант Бабеля в таких словах: «Есть в его произведениях откровенный натурализм и внятная сатира. Вместе с этим Бабель умеет тонко проникать в тайны психологии, и все это рядом с необузданной, наводящей ужас жестокостью».