Дороти Карузо - Энрико Карузо: легенда одного голоса

— Скорее, миссис Карузо. Плохо с сердцем. Он может уме­реть. Не испугайте его.

Я села на стул около кровати и прислушалась. Он еле дышал. Ввели под кожу эфир и камфорное масло. Я смотрела на его не­подвижное тело, покрытое простыней, на его исхудавшее лицо и думала, что если я буду сидеть неподвижно, моя сила, молодость и здоровье вольются в него, что только я в состоянии спасти его...

Семь часов просидела я без движения. Я слышала, как сест­ра сказала:

— Пульс улучшился.

А потом слова доктора Стеллы:

— Думаю, он будет жить.

Доктор Марри дотронулся до моей руки.

— Все в порядке, миссис Карузо. Пойдите и отдохните. Уже девять часов.

Я дошла до двери и... упала в обморок. Когда я открыла гла­за, то увидела, что лежу на диване в детской, где Нэнни корми­ла Глорию. Малышка завтракала.

— Она уже съела яйцо, — сказала Нэнни.

Чудесная, обычная жизнь детской!

В это утро доктор сразу же обнаружил абсцесс, но, хотя гной удалось полностью удалить, состояние больного не улучши­лось и решили произвести переливание крови. Донором стал Эверетт Уилкинсон из города Меридэн (штат Коннектикут), который потом говорил:

— Я не согласился бы поменяться в тот день местом с самим королем Англии.

— Кто же я теперь такой? — спрашивал Энрико. — У меня те­перь не чисто итальянская кровь.

С того дня он начал поправляться и врачи сказали, что спус­тя несколько недель он сможет выехать в Италию, если будет серьезно следить за своим здоровьем. Мне кажется, что само разрешение на выезд в Италию способствовало улучшению его состояния. Мы планировали отдыхать в течение года: провести два месяца в Сорренто, где есть возможность принимать грязе- ные ванны, чтобы подлечить руку, а осенью ко времени сбора винограда отправиться в Синью. Первый день урожая всегда торжественно празднуется крестьянами. В этот день женщины надевали яркие косынки и грубые полотняные блузы, высти­ранные до молочной белизны, и черные юбки, спускавшиеся ниже колен, но оставлявшие голыми голени. Мужчины надева­ли большие соломенные шляпы, украшенные длинными лента­ми. Когда все бывало готово, выходили мы, желали богатого урожая и торжественно срывали первую гроздь винограда. Це­лое утро все смеялись и пели, нагружая виноградом бочки, сто­явшие на невысоких тележках, запряженных быками. Потом крестьяне отжимали сок ногами, как делали это столетиями, хотя Энрико установил соковыжималку. Они отказались и от молотилки, привезенной из Америки, хотя и восхищались ею, и молотили цепами. В полдень мы посылали на виноградники хлеб, сыр и фляжки с прохладным вином. Поев и попив, кресть­яне ложились спать в тени виноградных лоз. В сумерках скри­пящие телеги направлялись на ферму. Рядом с ними с песнями шли крестьяне. Их голоса смешивались с монотонным жужжа­нием пчелиных туч, роившихся у бочек со сладким виногра­дом.

В начале мая Энрико велел Марио и Пунцо начать соби­раться в дорогу, а Фучито укладывать ноты. Он часто сиживал за роялем, просматривая стопки нот, которые ему прислали во время болезни, и тихонько насвистывал. Как-то раз я увидела, как он писал что-то в чековой книжке, с трудом держа ручку ме­жду большим и указательным пальцами. Рядом лежала пара желтых перчаток.

— Только она не желает поправляться, — сказал он, глядя на свою трясущуюся руку. - Я буду носить перчатки. Никто не сможет понять причину, и все будут говорить: «Странный чело­век Карузо. Он носит дома перчатки». Тебе нравится эта мысль?

Он не подозревал, что не только рука, но и все его тело силь­но изменилось. Одно плечо опустилось, и оттого, что он не мог стоять прямо, он казался ниже на несколько дюймов. Лицо осунулось и постарело. Движения стали медленными и осто­рожными, как будто он постоянно боялся боли.

— Я плачу врачам, — сказал он как-то, — но не вижу счета от моего главного доктора. Он не приходит больше.

— Я не хочу даже думать о нем, — сказала я.

— Но я должен ему чем-то отплатить, Дора. Он старался де­лать добро. Мы пойдем к ювелиру, и я куплю его жене подарок на сумму в 15 000 долларов. Это меньше, чем я плачу другим врачам.

Известие о том, что Карузо впервые выйдет из дома, быстро распространилось, и когда мы вышли из лифта, нас ждала тол­па, собравшаяся приветствовать Энрико. Он медленно шел, опираясь на мою руку, и улыбался. Полицейский старался удержать людей, собравшихся на улице.

— Милые люди, — сказал Энрико, — они не забыли меня.

Он не знал еще, как весь мир был взволнован его болезнью,

так как ему не разрешали показывать письма и телеграммы, по­лученные за прошедшие пять месяцев.

— Сначала мы пойдем в театр, — сказал Энрико.

На пути к «Метрополитен» сотни людей узнавали и привет­ствовали его. Он выглядел прежним Карузо, когда здоровался с поздравлявшими его служащими театра. Он держался прямо, а голос звучал уверенно. Король оперы вернулся к своим под­данным.

В ювелирном магазине, пока он выбирал, что купить, я уви­дела маленькую платиновую цепочку, ценой в сто долларов, очень подходившую к часам, которые он привез мне из Гаваны. Я спросила его, не сможет ли он купить мне ее. Он ответил не сразу.

— Дора, дорогая. Ты знаешь, что я не пел всю зиму. У меня много расходов: я должен платить докторам...

— О, Рико! Мне совсем не нужна эта цепочка. Пожалуйста, не думай об этом.

Я сгорала от стыда, что оказалась такой безрассудной, когда ему предстояло оплачивать такие огромные счета. Я буквально ненавидела себя, пока ждала его в машине. Выйдя из магазина, Энрико предложил погулять полчаса. В парке он вынул из кар­мана коробочку.

— Это подарок тебе, — сказал он.

— О! Платиновая цепочка!!! .

Я открыла коробочку и вынула... бриллиантовую нить дли­ной более метра.

— Это я дарю тебе, потому что ты впервые попросила меня что-то купить тебе, а это, — он подал мне вторую коробочку, — потому что ты так ласково попросила меня.

Во второй коробочке оказалось кольцо с превосходной чер­ной жемчужиной. Я взяла его руку в желтой перчатке и прижа­ла ее к своей щеке.

Все мы — Глория, Нэнни, Брунетта и Марио, Энрикетта и Пунцо — были готовы плыть на борту парохода «Президент Вильсон». Мимми остался, так как собирался в летний лагерь. Уже запаковали 38 чемоданов, и только чемодан с нотами еще не был собран. Мы взяли кроватку Глории, складную коляску, игрушки, коробки с кукурузными хлопьями и бутылки с моло­ком от фирмы «Уолкер-Гордон». В тот момент, когда я заказы­вала по телефону молоко, в комнату вошел Энрико.

— Когда я был ребенком, меня не кормили специальным молоком.

— Тебя кормила мать?

— Нет, у матери было мало молока. Она родила кучу детей: двадцать мальчиков и одну девочку. Я был девятнадцатым по счету мальчиком. Одна женщина, графиня, очень благосклон­но относилась к моей матери. У нее умер ребенок, и она очень горевала. Мать обратилась к ней: «У меня нет молока для ма­ленького Энрико. Не могли бы вы кормить моего малыша?» И она кормила меня своим молоком. Может быть, поэтому я от­личаюсь от всех в нашей семье.