Дороти Карузо - Энрико Карузо: легенда одного голоса

Только теперь я поняла, как защищал меня Энрико от дру­гих людей. В течение трех лет я смотрела на них издалека и его глазами. Теперь они оказались рядом. Я хотела покоя, чтобы привести в порядок свои мысли, но любопытство людей дела­ло это невозможным. Будучи королем певцов, Энрико принад­лежал всем в той же степени, что и мне. Все ожидали, что я бу­ду вести себя не как молодая женщина, потерявшая мужа, а как овдовевшая королева. Все говорили только о том, что мир поте­рял великого певца, так как никто, кроме меня, не знал о его ко­лоссальных человеческих достоинствах и способности беско­нечно любить. Сначала, когда меня просили рассказать о нашей совместной жизни, я отвечала всем. Мне казалось, что я видела Энрико, когда говорила о нем. Рассказывать о нем стало частью моей жизни, но вскоре этим перестали интересоваться. Я поня­ла, почему Энрико старался изолировать меня от людей.

Летом я поехала в Неаполь, чтобы увидеть его могилу. Она находилась в чудесном склепе, сделанном из белого камня и расположенном в тени кипарисов. Над саркофагом стояла ста­туя Мадонны. Я не пошла к саркофагу, потому что не хотела ви­деть лица Энрико. Хотя я просила закрыть фоб, его родственни­ки не согласились на это. Показывать тела умерших знаменито­стей — итальянский обычай. Это шокировало приезжавших из других стран, где нет такого обычая. Лишь через восемь лет, ко­гда я обратилась к правительству при посредничестве принца Барберини, мне удалось добиться, чтобы саркофаг закрыли.

Единственным человеком на свете, который знал, как я пе­реживала потерю Энрико, была Жаклин Авеццана. Каждую весну я приезжала к ней в итальянское посольство в Париже. Она и ее муж стали самыми близкими моими друзьями. Мы вместе проводили лето в Венеции. Однажды осенью, перед мо­им отъездом в Америку, Жаклин заговорила о том, что мне стоило бы снова выйти замуж. Мне шел тогда тридцать первый год, и она говорила о времени, которое нам с Глорией предсто­ит провести в одиночестве. Следующей весной она умерла. Я стала еще более одинокой и решила последовать ее совету. Заму­жество, к несчастью, оказалось неудачным, но у Глории появи­лась сестра, которую я назвала именем моей умершей подруги.

Я не смогла бы справиться с управлением делами виллы «Беллосгуардо» и многочисленных ферм в Синье до совершен­нолетия Глории. Поэтому я отдала поместье семье Энрико, а са­ма решила жить в Нью-Йорке. Большая часть коллекций Энри­ко была вверена попечению его старого слуги Мартино. С на­чала войны я не получала от него известий. Я отдала часть кос­тюмов мужа кое-кому из певцов, но никогда не расстаюсь с бе­лым кашемировым костюмом, который он носил в «Паяцах». Король Виктор—Эммануил приобрел его коллекцию древних золотых монет для пополнения своей. Я купила дом и старалась найти свое место в окружавшей меня жизни. Это оказалось не­возможным. Мой дом превратился в тюрьму. Когда я возвраща­лась в него, побывав где-нибудь, я погружалась в тишину сво­его заброшенного мирка. Это была гнетущая и безжизненная пустота. Когда все становилось невыносимым, я уплывала в Европу с детьми и Нэнни. Обычно я направлялась в Сорренто и с той самой террасы, где мы жили с Энрико, наблюдала, как на море спускается ночь. В том же самом маленьком магазине я покупала белье и заказывала тем же монахиням изготовление свадебной вуали.

Прошло двенадцать лет после смерти Энрико. Глории было 13 лет, а Жаклин — 7, когда меня опять уговорили выйти замуж. Я послушалась, и снова мой брак оказался неудачным. Очевид­но, иначе и быть не могло. Смерть не расторгла моего союза с Эн­рико. Остальные казались тенями в сравнении с его вечной ре­альностью, и превращение тени в реальность было невозможно.

Вот уже двадцать три года, как умер Энрико, но я все еще по­лучаю письма от незнакомых мне людей, любящих и помнящих его. Они вспоминают о встречах с ним, о том, как он рисовал на них карикатуры, просят подтвердить ту или иную легенду о нем, предлагают памятные вещи, сохраненные ими. После войны многие спрашивали о его могиле. Однажды я получила письмо из Неаполя от неизвестного мне американского солдата:

«Имя Карузо — неотъемлемая часть этого города. В первый же день, когда я вышел осмотреть Неаполь, гид в соборе «Сан Франческо ди Паола» сказал, что здесь проходило отпевание Карузо. Через неделю мне удалось найти сержанта, с которым я смог поехать на машине на кладбище, где мы искали могилу Карузо. Было поздно. Шел небольшой дождь, и на кладбище было очень тихо. Мы оба никогда не забудем момента, когда гид подвел нас к великолепному белому мавзолею и гордо произ­нес: «КАРУЗО».

Почтив молчанием память великого человека, мы с сержан­том устало пошли обратно, обрадованные тем, что война не уничтожила все эти святыни, которые люди создали, чтобы вспоминать о прошлом и вдохновляться ими на будущее».

Больше половины своей жизни я живу воспоминаниями о трех недолгих годах, которые хотела забыть сразу после смерти Карузо и которые потом постоянно воскрешала в памяти. Эту книгу я закончила писать в день его рождения — ему был бы сейчас семьдесят один год. Я сижу около радиоприемника и слушаю его великолепный голос. Идет передача, посвященная Карузо. Он был бы взволнован и сказал бы:

— Я рад, что меня помнят, хотя прошло так много лет.

25 февраля 1944 года.

Нью-Йорк.

После первой мировой войны Италия была охвачена волной социальных волнений и бунтов, что использовал Б. Муссолини для организации в октябре 1922 г. похода 60 000 фашистов на Рим и захвата власти.

Опера Жака Галеви, в котоорой Карузо готовил партию Элеозара

Синьор командор (ит.) — уважительное обозначение хозяина

Игра слов — Трепьеди по-итальянски «трехногий», Ванпьеди (англ. и шли.) — «одноногий» {прим.ред.).

«Большое спасибо, большое спасибо» (исп.).

Герой американских детективов начала XX века (прим. ред.).

достижения, подвига (фр.).

Вот! (ит.)

Романс Лионеля «Мне явилась» («Ангел мой, вновь с тобой») из З-го акта оперы Ф.Флотова «Марта».

Песня Франческо Паоло Тости «Летняя луна» (прим.ред.).