Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Где-то за Киевом в теплушке поезда появляется станционный телеграфист, проверяющий документы. Первой жертвой неожиданного контролера становится еврейский юноша, едущий в Питер учительствовать вместе с молоденькой женой. «Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначарским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным дулом и выстрелил учителю в лицо». Та же участь ждет героя рассказа. «Из вагонов на полотно выбрасывали евреев. Выстрелы звучали неровно, как возгласы». Однако судьба милостиво улыбается ему: какой-то мужик, забрав золотые монеты, сняв сапоги и пальто, отпускает юношу с миром: «Беги, Хаим». Через несколько дней герой является на Гороховую, 2. Тут бывший полковой унтер-офицер, а ныне следователь петроградской ЧК Ваня Калугин оказывает молодому человеку необходимое содействие. «Он поговорил с Урицким. Я стоял за драпировкой, падавшей на пол суконными волокнами. До меня долетели обрывки слов.

— Парень свой, — говорил Калугин, — отец лавочник, торгует, да он отбился от них… Языки знает…

Комиссар внутренних дел коммун Северной области вышел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стеклами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки.

Меня сделали переводчиком при Иностранном отделе. Я получил обмундирование и талоны на обед».

Так решилась для Бабеля проблема физического выживания. Вкупе с политическими, о которых уже сказано выше, она определила линию судьбы. Встречу с Урицким Бабель описал с присущей ему лапидарностью, сохранив чувство меры и делая акцент на новых товарищах по службе. Современные авторы М. Скрябин и Л. Гаврилов в книге об Урицком используют бабелевский рассказ «Дорога», но придают сцене знакомства дозу беллетристического утепления. Получается так: «И юноша вместо страха вдруг ощутил в себе добрую жалость к этому усталому человеку, принявшему на свои плечи непосильный такой груз. Со своей стороны и Урицкий присматривался к будущему сотруднику. Ему показалось, что юноша чем-то напоминает младшего брата Соломона. Пахнуло детством. Днепр. Черкассы». Еще пара страниц, и с легкой руки наших фантазеров летом 1918 года Бабель отбывает на Украину «в числе других питерских чекистов» [2] Скрябин М., Гаврилов Л. Светить можно — только сгорая. М., 1987. С. 307, 310. .

Легенда и есть легенда. На самом деле в то лето мнимый чекист отправился на Волгу в составе продовольственной экспедиции под руководством известного «красного купца» С. В. Малышева. Что касается работы в ЧК, то эта биографическая деталь вполне в духе времени. Пусть не героическая, но достаточно романтическая. Есть и чисто житейский момент: близость к власти помогла уцелеть. Но, приехав первый раз во Францию, писатель увидел, что наиболее непримиримая часть эмиграции воспринимает его прежде всего как чекиста. Чуть позже на каком-то писательском собрании Бабель вспоминал: «В свое время мои рассказы о прежней работе в Чека подняли за границей страшный скандал, и я был более или менее бойкотируемым человеком» [3] Бабель И. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 372. .

В 1970 году русский литератор-эмигрант Владимир Брониславович Сосинский любезно согласился прокомментировать это давнее признание и припомнил следующий эпизод. Когда Бабель однажды появился в одном из парижских кафе, где обычно собирались русские писатели, на него с криком «чекист!» неожиданно бросился бывший «сатириконец» и друг Саши Черного поэт Валентин Горянский. Бабель ответил на пощечину, а скандал получил огласку в эмигрантской прессе. Все же о полном бойкоте говорить не приходится. Многие деятели отечественной культуры, жившие в Париже после революции, охотно общались с Бабелем. В их числе граф Игнатьев, художник Анненков, сын Л. Андреева Вадим, писатели Ремизов, Осоргин, семья Шаляпина. По свидетельству Сосинского, Бабель, в отличие от некоторых советских писателей, «не боялся эмиграции», свободно вступал в контакт с теми, кто казался ему интересным.

Слова «чекист» и «чрезвычайка» звучали тогда зловеще, поскольку за ними стояли совершенно определенные действия новых хозяев России. Ленин не скрывал, что ВЧК является орудием социального насилия, инструментом борьбы за диктатуру пролетариата. Отдельные ошибки чрезвычаек? Да, имели место. Но с ними носится «обывательская интеллигенция» и обывательски настроенные партийцы. Без ВЧК власть большевиков удержаться не может. Необходимость репрессивного аппарата оправдывалась сопротивлением свергнутых эксплуататорских классов. В жесткой политической логике Ленина для отдельного человека места не находилось. Вооруженный отряд партии, каким была ВЧК, первоначально создавался для борьбы с контрреволюцией, бандитизмом и саботажем. Так, в мандатах коммунистов, назначенных весной 1919 года членами Коллегии ВЧК, значилось, что новое ведомство обязано бороться «с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности». Однако уже к 1922 году компетенция органов существенно расширилась, изменилось и название: ОГПУ вместо ВЧК. Хотя сам Ленин предлагал сузить «круг деятельности» чекистской организации, поскольку отлично знал о ее «дефектах и неправильностях». Их было так много, что они вступали в противоречие с принципами «революционной законности», на соблюдении которых Ленин решительно настаивал. Кстати сказать, теоретические взгляды вождя не вполне увязывались с практической деятельностью. Практика же говорит сама за себя. В 1922 году начались процессы над эсерами, возмутившие М. Горького. В том же году Ленин дал директиву о высылке из страны писателей и профессоров — «политических контрреволюционеров». Надо, писал он Дзержинскому, «это подготовить тщательно. Без подготовки мы наглупим». И, разумеется, наглупили, выслав за пределы России выдающихся деятелей науки и культуры. «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи», — указывал Ленин в том же письме [4] Ленин В. И. Собр. соч. М., 1960. Т. 54. С 266. . Какой бы то ни было диалог с Н. Бердяевым или П. Сорокиным Ленин считал невозможным. Отсутствие аргументов и сколько-нибудь общей идейной платформы для спора подменялось административными мерами. Одновременно шла борьба против «технической контрреволюции». Арестам и расстрелам подверглись десятки, если не сотни «буржуазных спецов», высококвалифицированных инженеров, заподозренных в нелояльности к советской власти. Протесты М. Горького, В. Короленко, а позже академика Павлова, по-видимому, мало трогали Ленина и ленинцев. Человеческая жизнь никак не вписывалась в их абстрактные политические схемы. В том же 1922 году большевики объявили войну русской православной церкви. Священники подверглись репрессиям, храмы — разграблению и осквернению.

Читать дальше