Винсент Ван Гог - Письма к друзьям

Во всяком случае, дружище, никаких оптических иллюзий!

Что до поездки в Экс, Марсель, Танжер, то это мне не грозит. Если я все-таки туда отправлюсь, то лишь в поисках жилья подешевле. Если же откинуть в сторону это соображение, я уверен, что, проработав даже всю жизнь, не успею сделать и половины того, что характерно для одного этого города.

Кстати, я видел бой быков на арене или, скорее, подобие его, поскольку быков было много, но никто с ними не бился. Зато зрители были великолепны: огромные пестрые толпы, разместившиеся друг над другом на двух– и трехъярусном амфитеатре, сады с эффектами солнца и тени и тень колоссального круга. [Б 3]

[Арль, примерно 20 апреля 1888]

Большое спасибо за присланные сонеты. По форме и звучанию мне очень нравится первый.

Однако по мысли и чувству я, пожалуй, предпочитаю последний:

Но мне думается, ты не совсем ясно высказываешь то, что хочешь внушить: уверенность в ничтожности, бессмысленности и недолговечности желанных, прекрасных или красивых вещей, уверенность, которая в нас сидит и которую, во всяком случае, всегда можно обнаружить; и склонность наших шести чувств, несмотря на это, все же вечно поддаваться очарованию жизни вокруг нас, вещей вне нас, словно мы ничего не знаем и не чувствуем различия между объективным и субъективным. К счастью для нас, мы неизменно остаемся глупцами и неизменно надеемся. Понравилось мне также

и «Презрение».

«В углу часовни» и «Рисунок Альбрехта Дюрера» я нахожу менее удачными; неясно, в частности, о каком именно рисунке Альбрехта Дюрера идет речь. Но все же и в них есть великолепные места.

замечательно передает нагромождение вздыбленных голубых скал и змеящиеся меж ними дороги на фонах Кранаха и ван Эйка.

ярко передает утрированную худобу мистических изображений Христа. Почему бы не добавить, что тоскливый взор страдальца чем-то напоминает печальный взгляд извозчичьей лошади. Это было бы более по-парижски: в Париже часто видишь подобные глаза у владельцев убогих фиакров, а иногда у поэтов и художников.

В общем, стихи пока еще не так хороши, как твоя живопись, но ничего – все придет. Ты должен и дальше работать над сонетами. Есть много людей, особенно среди нашей братии, которые считают, что слово – это ничто. Неправда! Разве хорошо выразить вещь словами не так же интересно и трудно, как написать ее красками? Существует искусство линий и красок, но искусство слова не уступало и не уступает ему.

Вот новый плодовый сад, довольно простой по композиции: белое деревцо, зеленое деревцо, грядка зелени, лиловая земля, оранжевая крыша и бескрайнее синее небо.

У меня в работе девять садов: среди них белый, розовый (почти красный), бело-синий, розово-серый, зеленый и розовый.

Вчера я надрывался над одним из них: вишня на фоне синего неба, оранжевые и золотые побеги молодой листвы, пучки белых цветов; все это на сине-зеленом небе было просто великолепно. На беду, сегодня идет дождь и мешает мне возобновить работу.

Я видел здесь публичный дом в воскресенье (впрочем, и в будни тоже): большая зала, выкрашенная подсиненной известью, – ни дать ни взять сельская школа; добрых полсотни военных в красном и обывателей в черном; лица великолепно желтые и оранжевые (таков уж тон здешних физиономий); женщины в небесно-голубом и киновари, самых что ни на есть интенсивных и кричащих. Все освещено желтым. Гораздо менее мрачно, чем в подобных заведениях Парижа: в здешнем воздухе не пахнет сплином.

Покамест я веду себя весьма тихо и мирно, поскольку мне надо сперва избавиться от желудочной болезни, счастливым обладателем коей я являюсь; но потом надо будет затеять изрядный шум, ибо я жажду разделить славу бессмертного Тартарена из Тараскона.

Меня чрезвычайно интересует, как ты намерен провести свой срок [службы] в Алжире. Это вовсе не беда, а, напротив, великолепно. Право же, я тебя поздравляю. Во всяком случае, встретимся в Марселе. Ты будешь в восторге, увидев здешнюю синеву и ощутив тепло солнца. Моя мастерская сейчас на террасе. У меня сильное желание тоже отправиться писать марины в Марсель, и я не тоскую по серому морю севера.

Если увидишь Гогена, передай ему привет от меня.

Дорогой Бернар, не отчаивайся и не хандри, мой славный друг; пожив в Алжире, ты при твоем таланте станешь подлинно большим художником и заправским южанином. Последуй моему совету: набирайся сил, наедайся здоровой пищи на год вперед, да, да! Начинай уже сейчас: что толку приезжать сюда с испорченным желудком и гнилой кровью?

Я сам был в таком же положении, и если теперь выздоравливаю, то выздоравливаю так медленно, что сожалею о своей прежней неосмотрительности. Но в такую зиму, как эта, ничего не поделаешь – это какая-то нечеловеческая зима.

Главное, не порти себе зря кровь: тут при плохом питании трудно восстановить здоровье; но если оно у тебя в порядке, сохранить его здесь легче, чем в Париже.

Пиши мне скорее. Мой адрес прежний: Арль, ресторан «Каррель». [Б 4]

[Арль, вторая половина мая 1888]

Только что получил твое последнее письмо. Ты совершенно правильно подметил, что эти негритянки чем-то надрывают сердце. И ты прав, не находя это невинным.

Я только что прочел книгу о Маркизовых островах – не очень удачную и скверно написанную, но душераздирающую: в ней рассказывается об истреблении целого туземного племени – антропофагов в том смысле, что они примерно раз в месяц (велика важность!) съедали по человеку.

Белые, как добрые христиане и прочее и прочее, решили положить конец этому варварству [?], в действительности не столь уж жестокому, и не нашли ничего лучшего, как истребить и это племя людоедов, и племя, с которым оно воевало (раздобывая себе таким образом военнопленных, потребных для съедения). Затем оба острова превратили в колонию, и теперь они – сплошное уныние!

Эти татуированные расы – негры, индейцы, – все, все исчезают или развращаются.

Ах, этот мерзкий белый – когда уж он сгинет! – со своей бутылью спирта, кошельком и сифилисом, этот мерзкий белый со своим лицемерием, алчностью и бесплодием!

А дикари были такие милые и влюбленные!

А все-таки здорово, что ты думаешь о Гогене! Его негритянки очень поэтичны. Во всем, что он делает, есть что-то доброе, сердечное, удивительное. Люди еще не понимают его; и он очень расстроен, что картины не продаются, – так бывает со всеми настоящими поэтами, – и ему приходится очень туго.