Елена Мурина - Ван Гог

Наконец-то он воочию увидел, что живопись чистым цветом существовала. Теперь он убежден, что «поиски в области современного колорита и современных чувств, поиски параллельные и равнозначные исканиям Делакруа и Пюви де Шаванна», своей «отправной точкой» будут иметь импрессионизм и что «голландцы в будущем будут вовлечены в эту борьбу» (614-а, 579).

С гордостью за брата Винсент писал Виллемине: «Тео работает на всех импрессионистов; для каждого из них он что-то сделал или что-то продал и, конечно, будет продолжать в том же духе. Но… это получается у него совсем иначе, чем у обычных торговцев картинами: им ведь наплевать на художника» (В. 4).

Такого же мнения о Теодоре Ван Гоге придерживались и новые художники, с многими из которых у него установились дружеские отношения. О Винсенте понаслышке от Тео знали Тулуз-Лотрек и Писсарро — теперь они вступили с ним в личные контакты. Позднее Тео познакомил брата с Дега, а осенью 1886 года с Гогеном. Благодаря интересам и связям Тео Винсент оказался в эпицентре художественной жизни Парижа, сразу же оценив значение всего увиденного как единственно подлинной новой школы живописи, в которой он испытывал такую настоятельную потребность.

Правда, поначалу он еще не оставил мысли об академическом образовании, за которым ездил, как мы видели, неудачно в Антверпен. Возможно, что у него еще не остыл пыл к писанию обнаженной модели и слепков с антиков, обнаружившийся в Антверпене. Ведь именно там он впервые для себя «открыл» античную скульптуру: «Я долгие годы не видел ни одного хорошего гипса с античной скульптуры (а гипсы в здешней Академии очень хороши) и в течение всех этих лет имел перед глазами лишь живую модель; теперь, внимательно приглядываясь к антикам, я поражен познаниями древних и верностью их восприятия» (445, 272).

Он принимает решение посещать мастерскую академического художника Феликса Кормона, где занималось около тридцати человек. Кормон, по просьбе учеников Школы изящных искусств сменивший их прежнего преподавателя Леона Бонна, отличался относительной широтой воззрений и не вмешивался, за редким исключением, в работу своих учеников. Во всяком случае, необычные этюды Ван Гога он оставлял без особых поправок и комментариев. Ван Гог горячо взялся за рисование и писание обнаженной натуры и гипсов с античной скульптуры.

Довольно многочисленные рисунки и этюды, сделанные у Кормона, говорят о том, что он истолковывает гипсы как живую модель, продолжая начатый в Антверпене «еретический» поход против академизма 2.

Бернар впоследствии вспоминал, что Ван Гог «пробыл в мастерской Кормона два месяца и завоевал репутацию заядлого бунтаря. Он писал за один сеанс по три этюда, утопающих в густо наложенной краске, начинал все сначала на новых холстах, рисовал модель во всевозможных ракурсах, в то время как другие ученики, за его спиной насмехавшиеся над ним, тратили по неделе на тупое копирование одной ноги» 3.

Как всегда, его рвение превосходит обычные нормы. Когда все уходят, Винсент остается, чтобы потрудиться над рисунком. Бернар был свидетелем этого энтузиазма: «Я видел его у Кормона, когда мастерская, свободная от учеников, становилась для него чем-то вроде кельи. Сидя перед античным гипсом, он с английским терпением копировал прекрасные формы. Он хотел овладеть контуром, этими массами, этой рельефностью. Он поправлял себя. Начиная терпеливо наново, стирал и, наконец, стирая резинкой, протирал бумагу. Все это потому, что перед этой римской драгоценностью он не мог понять, что все противодействует его натуре голландца, все борется против той победы, которую он стремится одержать.

…Как быстро он понял это, Винсент! И вот он ушел от Кормона и отдался самому себе. Он не стремился больше рисовать антики, не пытался писать так, как он это делал у патрона… Но если он не стал «античным», то, по крайней мере, он считал, что становится французом. Это, между прочим, было правдой. Винсент становился французом. Он писал Монмартр, его маленькие чахлые сады, «Мулен-де-ла-Галетт», кабачки» 4.

По-видимому, уйдя от Кормона, Ван Гог еще долго не оставлял мысли о новых возможностях, открываемых светлой живописью в истолковании антиков. Во всяком случае, уже спустя несколько месяцев, когда сложился его новый живописный стиль, он возвращается к гипсам, сделав несколько выразительных этюдов и опровергнув мнение Бернара о том, что «римская драгоценность» противодействует его «голландской натуре» («Гипсовая статуя, женский торс», F216; «Гипсовая статуя, женский торс со спины», F216a; «Гипсовая статуя, женский торс на пьедестале», F216b; все в Амстердаме, музей Ван Гога).

Не удивительно, что хождение в мастерскую Кормона не оправдало ожиданий Ван Гога. Его путь вел к новой живописи и к работе с натуры. К тому же его захватила бурная художественная жизнь, в которую он окунулся с головой под руководством Тео и новых друзей. В мастерской Кормона он сошелся еще ближе с известным ему Тулуз-Лотреком и познакомился с Эмилем Бернаром, Анкетеном, Гийоменом. Впервые в жизни Ван Гог приобрел родственную художественную среду и товарищей, которые оценили его талант и своеобразие.

Ван Гог был признан «своим» прежде всего в кругу художников, получивших впоследствии название постимпрессионистов. Сам Ван Гог назвал их «импрессионистами Малых Бульваров», в отличие от старших — «импрессионистов Больших Бульваров». Это «географическое» определение означало, однако, и нечто большее: в то время, когда благодаря усилиям передовой критики и таких торговцев картинами, как Дюран-Рюэль, Клод Моне, Ренуар, Дега и другие начали, наконец, завоевывать признание, молодые художники оказались перед стеной равнодушия и публики и торговцев картинами.

Его надежды на заработок и здесь не оправдались. Благодаря содействию и связям Тео Ван Гогу удалось выставить несколько своих полотен у торговцев картинами Тома и Мартена, а позднее у папаши Танги. Однако ни одна из его картин не была продана даже по пятьдесят франков за штуку.

«Торговля идет здесь совсем не бойко. Крупные торговцы занимаются Милле, Делакруа, Коро, Добиньи, Дюпре и еще кое-кем из мастеров, вещи которых продают по несусветным ценам. Для молодых же художников они не делают почти ничего, вернее, вовсе ничего. Второразрядные торговцы, напротив, продают работы молодых, но чрезвычайно дешево… Но что бы там ни было, я верю в цвет, верю в него даже в смысле цены: со временем публика начнет за него платить. Однако пока что дела обстоят скверно» (459-а, 327).

Молодые художники оставались в пределах кольца «Малых Бульваров», то есть в безвестности. Правда, именно здесь бурлила жизнь художественной и артистической богемы, в которой причудливо переплетались серьезные творческие начинания и беззаботно-легкомысленное существование. Ван Гог, засидевшийся в глуши, с пользой для себя, особенно на первых порах, посещает студии (в частности, студию Лотрека) и кафе, где собираются художники и где не обходится без разговоров и споров об искусстве. Подружившись с Гогеном, Ван Гог стал бывать в кафе «Новые Афины», где предводительствовал теперь, когда не стало Эдуарда Мане, Дега. Известный портрет Лотрека, изображающий Ван Гога за столиком в одном из кафе (1887), передает характерное выражение страстной напряженности, которую вносил Винсент даже в беседы за рюмкой абсента.